Окопная правда о войне Виктора Астафьева

Виктор Астафьев мог бы на фронт и не идти. Имел на то законное право. По окончании фабрично-заводского училища  ему, как дипломированному железнодорожнику — «составителю поездов»,   выдали «бронь». Игарский детдомовец и сирота Витька Астафьев за зиму перед войной окончил шестой класс. Далее находиться в социальном  заведении ему не разрешили, вышел возраст. Надо было начинать самостоятельную жизнь, думать о дальнейшей судьбе, а, значит, и как-то выбираться с Севера.

Денег на дорогу юноша заработал сам,  поступив коновозчиком на кирпичный завод, существовавший в те годы в Игарке. Подросток  забирал на лесокомбинате опилки, грузил их на телегу  и вёз к топкам, где обжигались кирпичи. К лету необходимая сумма денег для покупки билета на пароход была скоплена, а в Красноярске  Виктор поступил учиться   в железнодорожную школу фабрично-заводского обучения № 1 на станции Енисей – прообраз современного профтехучилища.

Окопная правда о войне Виктора Астафьева

На Западе уже гремела вовсю война. Почти без отдыха, вечно голодные, по сути, ещё дети, Виктору едва исполнилось  восемнадцать, юные железнодорожники постоянно были заняты делом. На станцию Базаиха один за другим прибывали эшелоны с оборудованием эвакуированных заводов, людьми. На одном из поездов из Ленинграда, отцепили вагон, в него по пути следования из блокадного города, переносили и складировали умерших.  Виктора включили в погребальную группу. Как потом он писал в «Последнем поклоне»: «Похоронами я был не просто раздавлен, я был выпотрошен, уничтожен ими, и, не выходя на работу, отправился в Березовку, в военкомат – проситься на фронт».  Случилось это спустя всего четырех месяцев с  начала его трудовой биографии.


Доброволец Астафьев, как и большинство молодых призывников его возраста,  в 1942 году был направлен  вначале в 21-ый стрелковый полк, находившийся под Бердском, а затем его перевели в 22-й автополк в военном городке Новосибирска, и только весной 1943  отправили на передовую…

В августе 1994 года в один из приездов  Виктора Петровича в Игарку мы несколько теплых вечеров просидели с ним  вместе на крылечке лесокомбинатовской гостиницы – немыслимое для меня счастье. О чём только не говорили, но всё-таки темы войны тогда так и не коснулись. Я боялась спросить, зная, как легко можно растревожить его израненное сердце. Видимо, и Виктору Петровичу в городе детства хотелось лишь приятных воспоминаний, тех, что были до…

Уже в следующий  его, последний, как мы знаем,  приезд  в 1999 году была встреча с читателями,  снятая санкт-петербургским оператором Вадимом Донцом для фильма «Всему свой час. С Виктором Астафьевым по Енисею». Именно на встрече с читателями  и прозвучал вопрос библиотекаря  Светланы Богдановой: «Ваши первые произведения добром пропитаны, сейчас какой-то жёсткостью отдают. Почему?»

Теперь-то понятно, почему. В девяностые Виктор Петрович  написал   самое главное свое  произведение о войне – роман «Прокляты и убиты».   Написал, несмотря на идущую в периодической печати травлю писателя. Такую  хлёсткую  и беспощадно ёмкую оценку войне, заключённую уже в  самом названии романа,  мог дать только человек, имевший огромную смелость, перенёсший страдания и сказавший открыто то, что сразу перечеркнуло все созданные ранее мощной монументальной пропагандой   художественные произведения о героике войны.

Он писал: «Я был рядовым бойцом на войне и наша, солдатская правда, была названа одним очень бойким писателем «окопной»; высказывания наши — «кочкой зрения».

И вот его «окопные постулаты», родившиеся с первых дней нахождения в учебной части под Новосибирском: никакой серьезной подготовки, никакого обучения молодых, необстрелянных бойцов не велось. «О нас просто забыли, забыли накормить, забыли научить, забыли выдать обмундирование». По словам Астафьева, когда они,  наконец,  прибыли из запасного полка на фронт,  войско было больше похоже на бродяг. Это были не солдаты, а истощённые уставшие старички с потухшими глазами. От недостатка сил и умения большинство из них погибало в первом же бою или попадало в плен.  «Они так и не принесли Родине  той пользы, которую хотели, а, главное, могли принести».

Большинство солдат  ходило в гимнастерках со швом на животе. Такие же швы были и на нательном нижнем белье. Многие не знали, отчего этот шов, недоумевали, объяснение же было простым – одежда была снята с мёртвых.  Так её не снимешь, только разрезать надо, потом зашить.  Поняв это,  и сами солдаты стали таким образом одеваться, снимая одежду с мёртвых немцев – те к войне готовились по-серьёзному, сукно было добротным, меньше изнашивалось. Украинские крестьянки, а именно на Украине начинался боевой путь солдата Астафьева,  зачастую принимали наших солдат за пленных немцев, не понимая, кто перед ними в столь  жалком облачении. Астафьеву досталась гимнастерка с отложным воротничком, видимо, младшего офицера, но в ней больше вшей водилось – вот и всё её преимущество. Только в декабре 1943 года часть, наконец, обмундировали. И молодой боец вместе с другом не преминули сразу запечатлеть себя  на фото.


Воевал рядовой Виктор Астафьев  в 17-й артиллерийской, орденов Ленина, Суворова, Богдана Хмельницкого, Красного Знамени  дивизии прорыва, входившей в состав 7-го артиллерийского корпуса основной ударной силы 1-го Украинского фронта. Корпус был резервом Главного командования.  (Специально перечислила для читателя все боевые награды дивизии, чтобы подчеркнуть, что подразделение находилось на действующем фронте, по сути, должно было и экипироваться и снабжаться так, чтобы бойцы могли выполнить стоящие перед ними задачи по разгрому противника).

«Веселый солдат» Виктор Астафьев был шофёром, артиллеристом, разведчиком, связистом. Не штабным телефонистом, а линейным надсмотрщиком, готовым по первому приказу командира ползти под пули, разыскивая порыв на линии. Вот так писал он сам о специфике  своей военной должности телефониста впоследствии: «Когда руганный-переруганый, драный-передраный линейный связист  уходил один  на обрыв, под огонь, озарит он последним, то злым, то горестно-завистливым взглядом остающихся в траншее бойцов, и хватаясь за бруствер окопа, никак одолеть не может крутизну. Ох, как он понятен, как близок в ту минуту и как же перед ним неловко – невольно взгляд отведёшь и пожелаешь, чтобы обрыв на линии был недалече, чтобы вернулся связист «домой» поскорее, тогда уж ему и всем на душе легче сделается».

(Астафьев В.П. «Так хочется жить», Иркутск, «Вектор», 1999 год, стр.56).

Связисты и  возможность смертельного исхода испытывали чаще других, и радость жизни  у них была острее. Печальная статистика боевого пути воинов, призванных Игарским военкоматом, проанализированная недавно мною, подтверждает сказанное: северяне зачастую назначались связистами, а среди них  был больший процент как погибших,  так и  — получавших  награды. Вторит этому  и боец Астафьев: «И когда живой, невредимый, брякнув деревяшкой аппарата, связист рухнет в окоп, привалится к его грязной стенке в счастливом изнеможении, сунь ему – из братских чувств – недокуренную цигарку. Брат-связист её потянет, но не сразу, сперва он откроет глаза, найдёт взглядом того, кто дал «сорок», и столько благодарности прочтёшь ты, что в сердце она не вместится».

Впрочем, и правительственной  наградой командования был оценен труд «линейщика». В бою 20 октября 1943 года красноармеец Астафьев четыре раза исправлял телефонную связь с передовым наблюдательным пунктом.  «При выполнении задачи от близкого разрыва бомбы  он был засыпан землей.   Горя ненавистью к врагу товарищ Астафьев продолжал выполнять задачу и под артиллерийско-минометным огнём, собрал обрывки кабеля, и вновь восстановил телефонную связь, обеспечив бесперебойную связь с пехотой и ее поддержку артиллерийским огнем» — так написано в наградном листе при представлении старшего телефониста Астафьева к медали «За отвагу»…

Вот бы сейчас посмеялись мы над литературными опусами штабного писаря, но Виктор Петрович сей документ и в глаза, возможно,  не видел, а потомкам оставил воспоминания совсем иного плана:

—  Один раз тащили-тащили на плечах и на горбу полуторку взвода управления со связью, со стереотрубой, бусолью, планшетами и прочим имуществом, и встала машина, не идёт: это мы за ночь, то запрыгивая в кузов, то обратно, натаскали полный кузов грязи, перегрузили бедную полуторку. Выбрасывали грязь кто лопатами, кто котелками и касками, кто горстями и к месту сосредоточения бригады успели почти вовремя, — рассказывал он о ночном марш-броске  киношникам, посланным Никитой Михалковым перед съёмками нового фильма «Цитадель» к великому сибирскому писателю-фронтовику за «приватными» впечатлениями военных будней.

Живо представляю, как слегка прищурив раненый глаз, он пересказывает  им этот и другой, известный ему  со слов командира своего дивизиона эпизод из ещё одного ночного марш-броска. Командир тот был, немногим старше своих подчинённых,  но «крутого нрава до первого ранения, который мог и пинка солдату отвесить», и крепкое словцо употребить:

—  Толкали, толкали, качали, качали как-то машину и всё, перестала двигаться техника. Выскочил я из кабины с фонариком, ну, думаю, сейчас я вам, разгильдяи, дам разгон! Осветил фонариком, а вы, человек двадцать, облепили кузов машины, опёрлись на него, кто по колено, кто по пояс в грязи — спите… Я аж застонал…

Вот так воевал наш земляк. Но не этих, по сути невинных баек изнеможённого в переходах  солдата  не могли простить будущему писателю «победоносные генералы».

По признанию Астафьева, именно война стала причиной того, что он взялся за перо. В начале 50-х Виктор Петрович ходил в литературный кружок, открытый при местной газете «Чусовской рабочий» на Урале, там однажды услышал он короткий рассказ одного писателя —  в войну политработника. Война  у того была красивой, а главное, что возмутило, об этом писал тот, кто  тоже был на передовой. У Астафьева, по его словам, аж зазвенело в контуженой голове от такого вранья. Придя домой и,  успокоившись,  он решил, что единственный способ бороться с ложью – это правда. И за ночь на одном дыхании написал свой первый рассказ «Гражданский человек» (современное название «Сибиряк»), в котором описал свою войну, какую он видел и знал.  И это было лишь началом.


Приводя этот известный факт, биографы писателя  не всегда добавляют, что вернуться с войны бывшему детдомовцу было некуда. Вместе с женой-фронтовичкой он отправился в ее родной  уральский городишко Чусовой. Осмелевшие за войну квартиранты-переселенцы не думали освобождать семье фронтовика занятый ими и не оплачиваемый флигелёк во дворе. Вернувшийся с войны майор-свояк, занял лучшее в доме место в комнате на втором этаже, забив до отказа помещение  трофейным тряпьем и «через губу» разговаривал с младшим по званию Виктором, вынужденным ютиться с молодой женой  в кухне за печкой на полу. Виктор то снег разгребал, то вагоны разгружал, прежде, чем получил место сторожа на колбасном заводе, где в ночную смену и родился этот рассказ. Поведала об этом жена писателя Мария Корякина. Рассказала не только  о перипетиях семейной жизни вернувшихся с войны фронтовиков, но и об умершей от диспепсии в младенческом возрасте дочке Лидочке. У молодой матери от постоянного недоедания не было достаточного количества  молока.

Естественно, что переполнявшей начинающего автора темой стали события минувшей войны. В актив рождающегося  писателя в 1960 году  добавляется  лирическая повесть  «Звездопад», а в 1971 «Пастух и пастушка». Современная пастораль – вносит  автор  пометку в подзаголовок последней. Обе повести  поэтичные, трогательные и трагичные произведения  о первой любви,  искалеченной, погубленной войной. Не раз я, как и многие мои сверстники,  перечитывала их, видимо, о них    упоминала и игарский библиотекарь Светлана Богданова – «добром пропитанные»…

Впрочем,  если в «Звездопаде»  автор воздерживается от рассказов о боях, перенеся действие в военный госпиталь, то  уже в «Пастухе и пастушке» начинают появляться страшные эпизоды, навечно засевшие в память солдата.  Война калечит молодые души героев, она же  стирает хорошее, оставляя ярчайшее, однажды невольно подмеченное, в мозгу засевшее и продолжающее мучить  кошмарами автора.

В мирное время в памяти  постаревшего солдата Астафьева  зияют  аккуратные  парные дыры в жирном  украинском чернозёме – это невольно оставленные бойцами во время марш-броска  валенки, потому что «раз вытащил, два вытащил, на них пуда три такой грязи,  что на третий раз шагнул и дальше пошёл босиком».

Или вот ещё один из поведанных михалковским визитёрам рассказ о привале в осеннем припорошенном снежком лесу, толи на поляне, то ли на болотце. Подложив под себя на кочку пучок вырванной торчащей из снега сухой травы,  сидит  солдат Астафьев, хлебает быстро остывающий суп. Чувствует,  что-то склизко под ним, встал, «твою мать, немец, вмёрзший в землю подо мной. Ну чего? … стерни побольше наложил и обратно сел. Некогда, и жрать охота. Вот так вот втягиваешься в войну. Говорят, опыт войны. Вот оно. Чтоб ты мог жрать, как скотина последняя, спать, как скотина последняя, терпеть вошь… Помню, у нас щеголеватый был офицер, двумя руками в голову залез: Ну,  до чего надоели эти вши».

Впоследствии  эпизод с поедаемым вшами офицером нахожу и в романе «Цитадель».

Для Астафьева  — самое страшное на войне – привычка к смерти. Когда смерть  становится повседневной, обыденной и уже не вызывает никаких эмоций, когда можно сидеть и без отвращения есть на замёрзшем трупе противника.

Грустный каламбур, но кочка, оказавшаяся  незахороненными телом врага, на которую притулился обессилевший от изнурительного перехода солдат, стала  якобы «кочкой зрения» автора?!

Страшные потрясения юного Астафьева, продолжающие тревожить память его и пожилого, —  когда при отступлении от Житомира по отступающим, уже убитым, разбитым, шли наши танки, машины, транспортёры: «…в шоссе, в жидкой грязи  трупы, раскатанные в фанеру, только кое-где белые косточки вылезут, и зубы…Танки идут, гусеницы наматывают, шинелёнку, кишки, вот такое эстетическое зрелище».

Война Астафьева  действительно совсем не  похожа на то, что мы привыкли видеть во всех наших советских военных фильмах, или читать в военной прозе.  Герои большинства литературных произведений   шли в атаку с криками «Ура!», закрывали амбразуры, погибали, вызывая огонь на себя. По словам Астафьева, о войне столько наврали и так запутали всё, с ней связанное, что  в конце-концов война сочинённая затмила войну истинную.

Непоправимое сотворила война с Витенькой Астафьевым: «Маленький, совсем малограмотный, я уже сочинял стихи и разного рода истории, за что в ФЗО и на войне меня любили и даже с плацдарма вытащили, но там на плацдарме осталась половина меня – моей памяти, один глаз, половина веры, половина бездумности и весь полностью остался мальчик, который долго во мне удобно жил, весёлый, глазастый и неунывающий».

(Из письма В.П.Астафьева В.Я.Курбатову, «Крест бесконечный»,
издатель Г.Сапронов, Иркутск,  2005, стр.20-25)

Самое тяжёлое и трагичное  в воинской биографии  Астафьева – это форсирование Днепра осенью 1943 года. В воду, без подготовки, без передышки, развивая недавний успех на Курской дуге, солдаты прыгали голыми, несли узелки с одеждой и винтовки над головой. Переплавлялись без специальных плавучих средств, кто как может. На том участке, где плыл Астафьев,  из 25 тысяч человек до другого берега добрался  только каждый шестой. А таких точек переправы было десятки. В битве за Днепр советские войска потеряли около 300 тысяч солдат: «большинство потонуло бессмысленно, из-за бездарной подготовки,  так ни разу и не выстрелив».

Всю жизнь Астафьев утверждал, что мы победили в этой войне только потому, что просто завалили немцев трупами, залили их своей кровью. И он имел право так говорить. Рядовой Виктор Астафьев воевал на Брянском, Воронежском, Степном и Первом Украинском фронтах – в самой гуще военных действий. На Днепровском плацдарме Астафьеву повредило глаз и серьёзно контузило:

Пакостно ранило в лицо. Мелкими осколками кассетной бомбы, или батальонной мины и крошевом камней… повредило глаз, раскровенило губы, лоб, ребята боялись до медсанбата не доплавят, — рассказывал он впоследствии.

В районе польского города Дукла Астафьев получил тяжелое сквозное пулевое ранение левого предплечья с повреждением кости:

Когда ранят – по всему телу идёт гулкий удар, откроется кровь, сильно-сильно зазвенит  в голове и затошнит, и вялость пойдёт, будто в лампе догорает керосин, и жёлтенький, едва теплящийся свет заколеблется и замрёт над тобой так, что дышать сделается боязно и всего пронзит страхом. И если от удара заорал, то, увидев кровь, — оглох от собственного голоса и звона, ужался в себе, приник к земле, боясь погасить этот исходный свет, этот колеблющийся проблеск жизни.

(Астафьев В.П. «Всему свой час», Москва, «Молодая гвардия»,  1985, стр.65)

В действующей армии  солдат пробыл до сентября 1944 года, выбыв из нее по тяжелому ранению, о котором говорилось выше, но продолжая  мыкаться по нестроевым частям, выполняя обязанности то почтальона, то конвоира вплоть до конца 1945 года.

Почти каждой семьи коснулась война своим смертельным крылом. Были трагические потери и в клане Астафьевых.  24 сентября 1942 года под Сталинградом погиб его дядя – родной брат отца Иван, до войны  — рубщик на лесобирже Игарского лесокомбината. Как передовика производства  в мирное время его портрет был помещен на городскую Доску Почета, а сам юноша направлен на учебу в Ачинский сельхозтехникум. В войну  Иван Астафьев был телефонистом, или разведчиком, достоверные  данные об этом не сохранились. Не знал Виктор Петрович и место  его гибели, уточнив судьбу дядьки  только спустя десятилетия после окончания войны.  Помог ему в этом  волгоградский  собрат-писатель,  что интересно, родившийся в Игарке  Борис Екимов.

Еще один дядька писателя – Василий, всего лишь на десять лет старше Виктора при его рождении  стал крестным отцом. Балагур, весельчак, любимец женщин, прозванный за неуёмный характер «Сорокой»  он был ближе всех Виктору в юношеские годы. Его в феврале  1942 провожал Виктор на фронт из Красноярска.  Василий,  хитростью обойдя военную цензуру,  дал Виктору знать, что, дескать,  воюет танкистом с ним  рядом, на Украине. На Лютежском плацдарме под Киевом был тяжело ранен, направлен в госпиталь, но в пути был обозначен как без вести пропавший.    Виктор, как сам впоследствии признается, придумал встречу с ним, уже мертвым, описав ее в вышеупомянутой главе романа «Последний поклон». На самом деле, последнее пристанище солдата  неизвестно.

Василию Астафьеву едва исполнилось 29, Ивану – 24. К чести игарчан,  фамилии родственников Виктора Петровича  — Василия Павловича и Ивана Павловича Астафьевых занесены на городской мемориал памяти погибших. Даже больной неизлечимой  кожной болезнью отец писателя  Пётр Павлович  призывался на войну.

Фронтовая биография рядового  Виктора Астафьева отмечена орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов», «За освобождение Польши».  В мирное время писатель Астафьев стал Героем социалистического труда, дважды лауреатом Государственной премии СССР, лауреатом Государственной премии России,  трижды  был кавалером ордена Трудового Красного Знамени,  награждался  также орденами Дружбы,  Дружбы народов,  Отечественной войны I степени, «За заслуги перед Отечеством» II степени. Он – почётный гражданин городов Красноярска и Игарки.
Как видим, Виктор Петрович Астафьев не только имел моральное право написать, но и просто обязан был сделать это, сказав самое важное, оставив в наследство потомкам то, что пережил сам и его семья, и что, так он считал,  не должно было стать для будущих поколений  предметом их личного познания и переживания.

Кроме  повестей «Звездопад», «Пастух и пастушка», «Так хочется жить», «Обертон», «Весёлый солдат»,  многие рассказы и затеси написаны Виктором Петровичем о войне.  Невольно, в чертах большинства  его литературных героев видится сам автор – детдомовец Витька из заполярного города, не всегда названного, но узнаваемого по тем ярким деталям, которые присущи только Игарке – репрессированные, лесоперевалка,  морские суда, особенности охоты и рыбалки в окрестностях города. И даже за  одно только это – воплощение в художественной литературе  собирательных образов защитников Родины – игарчан, или, игарцев, как говорили в предвоенные времена, мы – его земляки — должны отдавать дань уважения Виктору Петровичу.

Но главным   детищем  писателя о войне стал, как я уже сказала,  роман «Прокляты и убиты» в двух частях «Чёртовая яма»  (1990-1992 годы) и  «Плацдарм» (1992-1994 годы) —   роман о личных впечатлениях солдата-фронтовика.  Общий объем романа должен был составить две тысячи страниц.

В первой половине 1990 года Астафьев так сообщал об этом: «Да, пишу книгу о войне, давно пишу, но не о 17-ой дивизии, а вообще о войне. Солдатскую книгу, а то генеральских уже много, а солдатских почти нет».

И еще:  «Я всю свою творческую, а может и не только творческую жизнь готовился к главной своей книге – роману о войне. Думаю, что ради неё Господь меня сохранил не только на войне, но и в непростых и нелёгких, порой на грани смерти, обстоятельст-вах, помогал мне выжить. Мучил меня памятью, грузом воспоминаний придавливал, чтобы я выполнил главный его завет – рассказать всю правду  о войне, ведь,  сколько человек побывало в огненном горниле войны, столько и правд привезли они домой».


В необходимости писать по-иному, чем сделали до него,  всё больше и больше убеждало писателя наблюдаемое  им в жизни отношение к судьбам фронтовиков. В американской литературе после окончания вьетнамской войны появился термин «потерянное поколение». Монументальная советская пропаганда продолжала говорить о воине-победителе. Хотя реалии мирной жизни были иными. Контуженному Астафьеву не пришлось более водить поезда по железной дороге – дело, которому он был обучен и мечтал этим заниматься. Ни жилья, ни добротного питания молодые инвалиды войны получить не могли.  Многие из вернувшихся с фронта живыми, спились, либо умерли от продолжавших их мучить ранений уже в первые послевоенные годы. Но более всего терзали   сознание солдат эпизоды их военной юности.  И Астафьев вытолкнул, наконец,  из израненной  памяти   и влил навечно в строки то, что нестерпимо жгло его изнутри.

11 февраля 1993 года, сделав черновик второй части книги, он писал своему другу, литературному критику Валентину Курбатову: «Хотел избежать лишних смертей и крови, но от памяти и правды не уйдёшь – сплошная кровь, сплошные  смерти и отчаянье аж захлёстывают бумагу и переливаются за край её».

Писатель  считал войну «преступлением против разума». С исторической точки зрения в романе  «Прокляты и убиты», и в этом сходятся и критики, и политики, правдоподобно описаны события Великой Отечественной войны. Первая часть романа «Чёртова яма»  была  удостоена  в 1994 году премии «Триумф»,  что,   по сути,  было признанием заслуг инвалида-фронтовика. Но предельно натуралистично описанный быт солдат, взаимоотношения между подчиненными и командирами, собственно боевые действия вызвали целый поток недовольства не только у командующих военными действиями, но и у рядовых участников войны.

И хотя в защиту своего детища  Астафьев, убеждал своих оппонентов- генералов хотя бы не лгать самим себе: «Сколько потеряли народу в войне-то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощения за бездарно выигранную войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови», его не желали слышать и собратья по штыку.  Для них,  чудом  вернувшихся  с фронта живыми,  война, совпавшая с их молодостью, — самый яркий, по сути, героический  период  их жизни.

Помню, как резко оборвал   однажды заплакавшего на встрече с молодёжью ветерана, пытавшегося рассказать о случаях людоедства на фронте, мой отец, тоже участник той войны: «Не о том ты, дескать, Пётр, говоришь».  Пережившие  сами свинцовые мерзости войны,  они, по-видимому,  инстинктивно хотели уберечь и нас, да и сами старались стереть из своей памяти увиденное и пережитое.  Эффект страуса…

Смельчак Астафьев с гражданским мужеством открыто заявлял:

Нас  и солдатами то стали называть только после войны, а так —  штык, боец, в общем, —  неодушевлённый предмет…

И его обвиняли…  в отсутствии патриотизма, в клевете на русский народ… Вырывали строчки из сказанных сгоряча фраз, переиначивали его слова, перетолковывали на свой лад. Он же  хотел единственного,  чтобы общество знало всю правду о войне, а не только официально разрешённую.

«Вдоль дороги и в поле россыпью бугорки чернеются. Иные горящие танкисты в кювет заползли, надеялись в канавной воде погаситься, и тут утихали: лица чёрные, волосы рыжие, кто вверх лицом, видно пустые глазницы – полопались глаза-то, кожа полопалась, в трещинах багровая мякоть. Мухи трупы облепили. Привыкнуть бы пора к этакому пейзажу, да что-то никак не привыкается».

(Астафьев В.П. «Так хочется жить», Иркутск, «Вектор», 1999 год, стр.58).

Астафьев считал, что преступно показывать  войну героической и привлекательной:

Те, кто врёт о войне прошлой, приближают войну будущую. Ничего грязнее,  жёстче, кровавее, натуралистичнее прошедшей войны на свете не было.  Надо не героическую войну показывать, а пугать, ведь война отвратительна. Надо постоянно напоминать о ней людям, чтобы не забывали. Носом, как котят слепых тыкать в нагаженное место, в кровь, в гной, в слёзы, иначе ничего от нашего брата не добьёшься.

Или о мыслях «окопников»:

Это вот тяжкое состояние солдатское, когда ты думаешь, хоть бы я скорее умер, хоть бы меня убили. Поверьте мне, я бывал десятки раз в этом положении, десятки раз изнурялся: хоть бы убили.

А героический подвиг командира  по спасению жизни солдата, по убеждению Астафьева, — это неожиданно прозвучавшая  от него команда подчинённому:

Иди,  выспись.

Ну как вы тут, ребята, мало же вас, копать же надо, работать…

Иди, тебя это не касается…

Вот так два раза спас  жизнь окопнику Астафьеву его командир отделения. Ушёл солдат Астафьев, где-то упал в дубовом лесу на какую-то подстилку и заснул мёртвым сном. Сколько спал, ничего не помнит, потом встал, сходил на кухню, поел немного каши, в общем, отдохнул, пришёл  — полный сил, хохмач,  — весёлый  солдат… Чем не героический поступок?

Герои романа «Плацдарм» по словам Астафьева, привыкли «полуспать, полузамерзать, полубдеть, полуслышать, полужить…»

( Астафьев В.П. «Прокляты и убиты»,  собрание сочинений, том 10, Красноярск, Офсет, 1997 год, стр. 593)

Роман  «Прокляты и убиты» остался  неоконченным, в марте 2000 года писатель заявил о прекращении работы над ним, в ноябре 2001 года  Виктор Петрович Астафьев умер.

А незадолго до смерти, в июле, депутаты Законодательного Собрания Красноярского края отказались выделить  лежавшему в больнице с тяжелыми последствиями инсульта, по сути, смертельно больному человеку денежное вознаграждение в размере  всего-то трёх тысяч рублей как дополнительную пенсию фронтовику.
Горестно…


«Астафьевская» правда о войне, по мнению уральца Гладышева,  оказалась несвоевременной?  Неуместной?  Лишней?

Предостережение воина – писателя о том, что кто врёт о войне прошлой, приближает войну будущую, запомнилось. Думаю,  осмысление окопной правды писателя-бойца Виктора Петровича Астафьева  – дело чести и политиков, и рядовых граждан страны, особенно, противоположного со мной пола.

Война ужасна, и в организме нового поколения должен быть выработан устойчивый ген невозможности повторения подобного. Ведь не зря же эпиграфом своего главного романа великий писатель, говоря языком сибирских старообрядцев, поставил: «писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты».

Впервые опубликовано в газете «Игарские новости» в марте 2014 года.
Фото: из архива семьи Астафьевых.



Читайте также:

Теги материала:
Оставьте свой комментарий

16 комм.

  1. says: Александр

    Уважаемая Валентины Гапеенко, здравствуйте! Я достаточно хорошо знаком с творчеством Виктора Петровича Астафьева. Тем не менее сейчас опять пришлось углубиться в него, так как собираюсь и наверное к Дню Победы напишу рассказ под названием «Девальвация Подвига (которое продолжается и по сей день)». Низкий поклон Вам за то, что стараетесь не дать угаснуть правде о войне Советского Союза с фашистской Германией в частности, и о войнах любых в целом.
    С искренним уважением, А.С. 6 апреля 2014 год.

    1. Александру — Спасибо за комментарий. Что касается вашего будущего рассказа, если в нем речь пойдет о людях, либо событиях, имеющих касательство к Игарке, Туруханскому району, готова опубликовать его и в своем блоге. Дайте знать.

  2. says: Власов Виталий Петрович

    Замечательный писатель! Описал истинную войну, которую выиграл НАРОД, а не маршалы, генералы и адмиралы. В ВОВ погибли 11 млн. советских солдат и офицеров, а Германия потеряла всего 3 млн. своих солдат и офицеров. Вот так воевали наши военачальники!
    Германия производила до войны 33 млн. тонн стали, Европа добавила 17 млн. тонн. СССР производил до войны 18 млн. тоннстали, после отступления осталось всего 9 млн. тонн стали. Вместо железобетонных укреплений — бревна, вместо снарядов — винтовки наперевес. Люди, не забывайте о войне! Еще народились многочисленные нацисты, как в Европе, как в США, так и на Украине!!!

    1. says: Сергей

      Уважаемый Виталий! Извините, но не могу, раз уж зашел сюда, не заметить, что во-первых, нельзя никогда всех маршалов и генералов обвинять огульно. маршалы и генералы бывают разные,как и народ. Во-вторых, вы в курсе, что против СССР воевала не только Германия? Потери Германии и ЕЕ СОЮЗНИКОВ составили около 6 мл чел убитыми и пропавшими без вести. Наши — 8,5 млн. А ваша цифра -11 млн-это абсолютные потери, т.е в нее входят и убитые и пленные. У наших врагов они составляли около 9млн чел. Так что не надо писать заведомо неверные данные и вводить окружающих в заблуждение. Слава Богу, картина-то совсем иная,чем вы нарисовали.

  3. says: Владимир

    Спасибо. Мой дед и отец -фронтовики ничего мне не рассказывали героического про войну… Где- то бочкой селедки разжились (отец — про Кенигсберг), про крыс на дороге… Видимо из-за отсутствия в войне того, чем можно ребенка обрадовать…. Вам удачи…

    1. Владимиру — Действительно, военный быт был жесток и омерзителен в какой-то мере. Но несмотря ни на что, ценой невероятных усилий солдаты стремились не дать ввести себя в это состояние на века, и совершили подвиг, освободив человечество от фашизма. Я встретилась с Астафьевым уже после смерти своего отца-фронтовика. Отец, бывая на встречах с детьми, молодежью, говорил о героических подвигах солдат. Думаю, что Виктор Петрович Астафьев, рассказав о том, что видел, определил правильный вектор воспитания патриотизма. Его «мерзости» тем более, когда остаются в живых последние участники войны, вызывающие лишь преклонение к своей старости и сострадание, глубоко оседают в памяти и, на мой взгляд, попадают в цель. Война ужасна, не дай БОГ, в нее быть втянутым ни нынешнему, ни последующим поколениям.

  4. says: Сергей

    Уважаемая Валентина! Спасибо за предоставленную информацию. У меня возник вопрос: что еще вы можете добавить о военной биографии В.П.Астафьева? Не могу найти ничего конкретного. странно как-то…Не может же быть, чтобы ничего не сохранилось!

    1. Сергею — В Полном собрании сочинений Виктора Петровича Астафьева есть тома 14 и 15 (его письма), там он рассказывает о своем участии в войне. К сожалению, тома напечатаны ограниченным тиражом, но в библиотеках они есть, кажется, и в интернет тоже. Иркутский издатель Геннадий Сапронов уже после смерти Виктора Петровича выпустил книгу «Нет мне ответа…», эпистолярный дневник писателя 1952-2001 годов, посмотрите ее. Можете также зайти на сайт Подвиг народа, там размещен один наградной лист В.П.Астафьева.

  5. says: Нина Слепнёва

    Как коротка и избирательна человеческая память. Пышно и громко отметили 70-летие ВОВ и забыли в очередной раз о ЧЕЛОВЕКЕ! А он идет, нет уже шаркает ногами в старом плащике по улице, и никому(!) нет дела до него. Надо и нужно ежедневно, ежечасно говорить о фронтовиках. Война на пороге снова. Украина, Сирия… Где ещё будут умирать люди?.. Низкий поклон Вам, Виктор Петрович, за книги, за правду, за муки… Полного собрания сочинений В.П.Астафьва нет даже в городских библиотеках. По себе знаю, т.к. все перечитала, что было. Одна надежда, сибиряки, на вас и интернет

  6. says: Анатолий

    Низкий поклон Виктору Петровичу за жестокую и жуткую правду о войне, резко отличаюшуюся от картинно-лубочной правды генералов и холуев-историков. Астафьевская окопная правда нужна во имя тех миллионов сгинувших, не успевших принести никакой пользы только потому, что сталинская тоталитарная машина видела в них просто «пушечное мясо» …

  7. says: Карла

    Здравствуйте. Мой дед говорил,что днем они с фашистами воевали, а вечером со вшами у костра. А один раз из леса вышли,подошли к деревне. А от туда женщины,старики,дети на них с вилами набросились. Чуть не убили. Мой дед стал кричать по русски. А они удивились,потому что в деревне подумали,что мой дед японец. Мой дед казах по националности. Вот такие вот дела.

  8. says: Фатиха

    Прочитала статью. Вы знаете, мне неприятно читать такое. Ведь это война. Это экстремальные события.На войне не может быть хорошо, правильно и красиво всё по определению. И маршалы , военачальники тоже разные были. Я много читала про Рокоссовского. Его любили в войсках. Хот он тоже претерпел от власти .ещё до войны был репрессирован.У всех маршалов сыновья воевали, в том числе и у Сталина. Может, конечно или скорее всего страна не была готова к войне. очень задело высказывание о том, что все, вто затеял войну будут прокляты и убиты. А как же , если война за свою страну, за родную землю, за своих детей???И сейчас война идёт за само существование России. А как же монахи, которые с давних времен участвовали в битвах за свою землю. Александр Невский, Дмитрий Донской и много других наших героев?

Leave a comment
Leave a comment

Ваш адрес email не будет опубликован.