Зульфия

Всю бумажную работу никогда не переделать, это аксиома. Но тут я попала в настоящий переплет, согласившись помочь разгрести завалы в одной из организаций, который возглавляла до недавнего времени готовящаяся к пенсии не вполне радивая руководительница. Поэтому машинально взяла сотовый, и, несмотря на высветившийся незнакомый номер, автоматически прошептала: «Алё». В трубке женский голос с восточным акцентом обратился ко мне по имени отчеству, робко поинтересовавшись, узнала ли я абонента.

Конечно, я вспомнила ее: это была бывшая игарчанка Зульфия, с которой мы расстались почти два десятка лет назад. Впервые мы встретились с ней в больничной палате, куда я приходила навещать смертельно больную подругу. А потом вместе стали ходить на Любину могилу на кладбище, пытаясь как-то за разговорами в пути смягчить свалившееся на нас горе от ее внезапной смерти. Так познакомились.

Я работала секретарем в исполкоме городского Совета народных депутатов, Зульфия — рабочей в колбасном цехе ОРСа лесокомбината. Я жила в элитном десятом доме второго микрорайона, она ютилась с мужем и дочкой в двух крошечных комнатенках общежития Северного городка. Я была местной, жившей в городе постоянно, она входила в когорту «сезонников», приехавших в Заполярье на заработки, «за длинным рублем», ненадолго.

Но мне было легко с ней общаться, нас сблизила причастность к трагической судьбе Любочки Оборотовой, буквально за несколько месяцев сгоревшей от рака.

Зульфия и ее муж Асхат вместе с маленькой Динарой приехали из башкирского городка Нефтекамска. Туда же и вернулись, когда и Игарку настигла полоса безденежья, невыплат и хронической безнадежности…

Теперь она остановилась проездом в Красноярске и просила меня приехать на железнодорожный вокзал. Я же не могла: в той организации, где я нынче тружусь, не принято отпрашиваться посреди рабочего дня по личным надобностям. Договорились, что она подъедет к вечеру ко мне домой. Уже в автобусе я вспомнила, что сегодня пятница, конец рабочей недели, и мы должны уехать с сыном, невесткой и внучкой на два дня в деревню. Попыталась отменить запланированную с землячкой встречу, или перенести до вторичного ее приезда в город, но мой сотовый неожиданно замолчал, закончилась зарядка у батарейки.

Зульфия ждала меня на лестничной площадке сидя прямо на ступеньках, рядом стояла тяжелая дорожная сумка. Обнявшись и посетовав, что я уже не та худенькая женщина, какой она меня помнит по северным встречам, мы вошли в квартиру.
Оказалось, что автобус у нее только завтра в 17 часов, идти ей некуда, но и в моей квартире не было лишнего спального места. «Не гоните меня, пожалуйста, я так надеялась на вас, так ждала этой встречи», — прошептала она со слезами на глазах. Я налила ей тарелку супа, предложив перекусить с дороги. Она выставила на стол гостинцы: купленные в ларьке печенюшки и четыре литровых банки отменного башкирского меда – по одной для каждого члена моей семьи.
— С ума сошла, — пробормотала я. Тащить такую тяжесть через всю страну.

Но гостинцам была рада. В Красноярске зимы суровые, дети и внуки болеют часто, а на рынке можно легко купить вместо природного лекарства от простуды, сладкую подделку без лечебного эффекта.

Оказалось, она не просто едет в гости к родственникам, а ищет с годами потерявшегося старшего брата. Мать очень просила ее найти его и привезти к ней в Башкирию.

— Когда-то он мне, молодой, очень много помогал встать на ноги. Что с ним теперь я не знаю, видимо, бомжует. Как его найду, в каком состоянии, не представляю, — недоумевала она, — и заезжать к вам на обратном пути с ним уже будет неудобно.

Я торопилась: вот-вот должен был подъехать сын, надо было собраться в дорогу, сварить что-то не желавшему ехать в деревню внуку, да и действительно, в городе мы бы не разместились в нашей небольшой квартире. Я предложила Зульфие поехать с нами. Она засомневалась, удобно ли. Рассеял все сомнения приехавший сын, он вышел из кабины, обнял растерявшуюся женщину, подтвердив тем самым, что узнал ее и помнит, хотя и прошло столько лет. Поэтому она и разговорилась.

— А вы знаете, как я вас нашла, — спросила она нас, хитро прищурившись?
— Сижу как-то в больнице, поймала взгляд, какая-то женщина очень пристально на меня смотрит. Потом подходит ко мне и спрашивает: «Женщина, вы где эту кофту взяли?» Я отвечаю: «Как где? В магазине купила, не украла же». Она настаивает: «А где купили? В каком городе?» «Ой, — смеюсь, — давно уже это было, да и далеко отсюда, в Игарке. Вы, наверное, такого города и не знаете»?

«Почему, — отвечает она, — наоборот, знаю, мы там тоже жили, и у моего мужа такой же пуловер, как и у вас». Мы разговорились, и она пообещала через оставшихся в Игарке друзей узнать ваш красноярский номер телефона, и слово свое сдержала. Она назвала мне фамилию той бывшей игарчанки, но я с ней знакома раньше не была.

— Да уж, — посетовала я, — игарчанам не занимать смекалки. И мы надолго с Зульфией ушли в воспоминания о том, как к нам в город завозили в несметных количествах одинаковые модели одежды, как было проблематично без знакомства в торговых кругах достать путную обувь; а флакон шампуня, поллитра спирта или банка растворимого кофе выдавалась на семью на месяц по талонам.

— Большое спасибо, сказала Зульфия, что вы нам помогли тогда выбраться из Северного городка и получить отдельную двухкомнатную теплую квартиру по улице 60 лет ВЛКСМ. Асхат до самой своей смерти часто вспоминал, как его ценили в Игарке, что к нему на новоселье приходила секретарь исполкома собственной персоной.

Увы, но я этого события не запомнила, а смерти мужа была удивлена, не старые они еще люди.

— Устал он от жизни, с работой сложно, с деньгами тоже. Врачи поставили ему диагноз: рак крови. Дважды делали полностью переливание крови, ненадолго ему становилось легче, потом боли возвращались, он слабел. В третий раз делать переливание он отказался: будь что будет.

Дочь Динара выросла, получила образование, вышла замуж, у нее тоже есть дочь. Купила я им квартиру.

— Ну вот, купила квартиру, как деньги то заработала, – вернулась я к разговору уже в деревне, готовя на стол к ужину, ведь уехали с Севера ни с чем?

Деревенский наш дом после дождя был сырой, невестка пыталась разжечь печь, сын готовил во дворе мангал для шашлыков. Зульфия, насытившись оказавшейся у меня в холодильнике северной малосольной рыбой, толи от волнения, толи от усталости после трехдневного путешествия, толи от переполнявших ее чувств от встречи, пила стакан за стаканом чай: «Вкусный он у вас, не такой, как в Башкирии. Можно еще стаканчик»?

— Вы правы, — продолжила она рассказ, — уехали ни с чем. Пришлось по копеечке все собирать, никакой работой не гнушалась: овощи выращивала, картофель, потом на рынке продавала. Дом в деревне сдавала в аренду. А после смерти Асхата и вообще в Грецию на заработки уехала.
— Ты в Грецию, это как?
— Не дай бог никому, конечно, выполнять ту работу, чем я занималась – ухаживала целый год за больным парализованным стариком.
— Одиноким что ли!
-Да, нет, были у него и жена, и сын, да вот, решили «выписать» себе из России помощницу. Комнату мне отдельную предоставили. У них была квартира в Афинах и загородный дом. С ними вместе путешествовала на машине: сын был за рулем, старика пересаживали из инвалидной коляски на подъемном кране через открытый верх на переднее сиденье автомобиля. А мы с его женой располагались на заднем сидении, и Грецию всю проехали, и в Италии побывали, в Венеции.
— Ух ты!
— Ой, не завидуйте, никаких приятных впечатлений, да и никто из греков на такую работу не пошел. Старик от боли сильно кричал, оскорблял даже иногда. А вот сын, он жил отдельно, сочувствовал мне, всегда привозил мороженое, или кока-колу, когда приезжал. Настроил мне телевизор на два российских канала – Первый новостной и музыкальный. Вы просто не представляете, как ловила каждое русское слово, как плакала украдкой, слушая русские песни. Особенно полюбила песни в исполнении Стаса Михайлова. Но удавалась посмотреть телевизор редко, и старики были против, и работы было много: уборка квартиры, стирка, приготовление обедов. Хотя платили хорошо – по 800 евро в месяц.
— Кофту игарскую хоть сменила, — пошутила я.
— Вещи там гораздо дешевле, чем у нас. Да и хозяева не только кормили, но и одежду давали, но я чужого ничего не взяла, все оставила, сказав, что у меня дома всего достаточно, просто я с собой много не стала в дорогу брать.
— Здоровье у тебя как?
— Я в Нефтекамске и операцию тяжелую перенесла, и инсульт у меня был, говорили, что не жилец, но поднялась, встала на ноги. А лечащий врач даже удивился, когда я на прием пришла, говорит, что и не думал, что я поднимусь. Жить надо, Асхат вот потерял желание, а я нет. Сейчас брату должна помочь, и материнскую волю исполнить…

К обеду следующего дня она уехала. А я все перебирала в памяти детали ее рассказа о себе, перемежая его событиями нашей прошлой игарской жизни. Вспоминала, как ухаживали вместе за Любиной могилой, как звонили с моего служебного телефона в МЧС, пытаясь узнать, не оказалась ли случайно уехавшая из Игарки на лето вместе с бабушкой ее маленькая дочка Динара на взорвавшемся у нефтепровода поезде, следовавшем в Уфу…

Думала я и о том, что, несмотря на отсутствие должного образования, у Зульфии всегда было высокое чувство собственного достоинства, уверенность в себе и способность взять на себя ответственность за судьбу близких ей людей.

При выезде за границу ее предупредили: только не говорите, что вы мусульманка, греки православные, и не любят иноверцев. Но она сразу же, по приезду, об этом заявила, популярно расшифровав, что люди каждой веры делятся на плохих и хороших, порядочных и не очень.

Она ушла от свекрови спустя немного времени после смерти мужа, почувствовав, что стала лишней в их доме. Она не хочет встревать в непростые отношения дочери и ее мужа, предпочитая уйти из купленной на ее средства квартиры.
Она пережила измену казавшейся ей верной башкирской подруги, когда та вдруг перестала ходить к ним в дом, поняв женским умом истинную причину их недавней близости, и смело сказала ей об этом…

Припоминала я и события вчерашнего дня, когда она во дворе нашего дома с четырьмя сотнями квартир наивно выясняла у сидящих стариков и молодых мам, знают ли они меня по фамилии, и разочарованно сказала мне, что в Красноярске, оказывается, я не так известна как в нашей родной Игарке.

Я вновь и вновь представляла ее беспомощно сидящей с тяжелой сумкой на ступеньках лестницы в моем подъезде. Звонок у нас по какой-то причине давно не работает. Все предварительно звонят по домофону, но она этого не сделала, сразу поднявшись на лифте на восьмой этаж. Ей показалось, что внук не хочет пустить ее в квартиру. И она искренне не понимала, почему…

-Проводила? – спросил меня сын. — Я тоже, мама помню, как ездил к ним в детстве домой на Игарскую за гостинцами, или отвозил им что-нибудь от нас.

Он безошибочно назвал ее трудно произносимую фамилию.

Да, именно такими были отношения в нашей далекой молодости. Поймал рыбу — угостил всех, пока свежая; набрал морошки или брусники — шлешь баночку приятелям порадовать малых деток… Хорошее и доброе не забывается.
Мы не успели с ней сфотографироваться на память о встрече.

На автовокзале в Красноярске на три дня вперед не оказалось свободных билетов, но она упросила кассира, и ее взяли в рейс. Утром она была в Кодинске, нашла брата, он согласился с ней ехать на Родину. Но опять возникли какие-то трудности. Все это я узнавала из кратких телефонных звонков, которые она мне периодически делала, экономя деньги и позвонив в последний раз за час до отхода поезда из Красноярска, обещав все рассказать уже с места по возвращению домой. Я жду ее звонка.

Опубликовано в газете «Игарские новости» 26 ноября 201 № 91-92.

Читайте также:

• Эльвира Щербицкая: — Я родилась в хорошем месте, среди замечательных людей.
• Ярослав Сумишевский в Красноярске
• Мы споем в самом центре России
• Романыч
• О себе расскажу сама