В Игарке пятидесятых, куда по долгу службы отца приехала наша семья, учить географию было легко. Рядом с нами за партой в школе сидели и немцы, и греки, и финны, и латыши, и калмыки с литовцами. Неприязненных отношений между детьми не было. Даже когда мальчишки играли в войну, немцами у них были не этнические представители этой национальности, а те, кому по жребию предстояло в этот раз исполнять роль противоборствующей стороны.
Добрососедские отношения существовали и внутри взрослого населения. Не желание скрыть свою национальность, а взаимная любовь между молодыми людьми, на мой взгляд, лежала в основе создания игарских ячеек общества, поэтому, многие семьи были интернациональными и многодетными.
Как и когда появились на далёком Севере те или иные народности мы не задумывались. Просто знали, что, к примеру, Бартули, Лихтенвальды и Яковлевы – немцы, Васильевы, Харитовы и Казаковы – греки. Каминовы – калмыки, Бадмаевы и Паянены – финны, а Кига и Даугнора — литовцы. Только в начале 90-х латыш Леопольд Антонович Барановский заговорил со страниц местной газеты о страшных событиях военных лет, когда на пустынные станки Енисейского Заполярья были выброшены семьи насильственно переселённых представителей этих национальностей. А в станке Агапитово за одну лишь зиму 1942-1943 годов умерли 182 человека. Лишь некоторые рискнули тогда вслед за Барановским рассказать собственную семейную историю. У большинства выживших события тех грозовых лет передавались по крупицам из поколения в поколение, исчезая и стираясь из памяти за давностью вместе с ушедшими в иной мир.
Так могло бы случиться и с семьёй Григориади, не расспроси самая младшая из детей Ольга Казакова (Ожогина) свою маму Елизавету Константиновну о подробностях её биографии, не запиши пусть и обрывочные, но ярчайшие подробности жизни гречанки Лизы, оказавшейся со своими сородичами осенью 1942 года на станке Погорельском, что в 27 километрах южнее Игарки по Енисею. Ольга Афанасьевна, к сожалению, безвременно рано ушедшая из жизни, проделала колоссальный труд, воспользовавшись доступными архивами рыбозавода и воскресив для потомков многие ныне забытые фамилии. Флешку с документами мне передала её сестра Татьяна Блащук.
Станок Погореловский, другое название его Шадринский, на карте Енисейской губернии появился в конце 19-века, в документах он значится с 1859 года. В начале 20-го века (1914 год) о нём писалось:
«Станок Погореловский расположен на левом довольно высоком берегу реки Енисея. От него вверх до села Монастырского (ныне Туруханск) 318 вёрст и до города Енисейска 1368 вёрст. До соседнего нижележащего станка Игарского 25 вёрст. Станок этот в зиму 1910 года в отсутствии хозяев был сожжён и в настоящее время он состоит из одной вновь строящейся избы, в которой живёт одна семья, составляющая всё население станка (подробных данных о ней не собрано)».
Греки – одна из древнейших национальностей на земле, живущая не только в самой Греции – небольшом европейском государстве, но и в Турции, на побережье Чёрного моря, и там, где ныне территория Краснодарского края.
Занимаясь изучением родословной семьи с наиболее известных имён прадедов и дедушки Константина Исааковича Григориади и бабушки Марии Панайотовны, в девичестве Харалампиди, расспрашивая вечерами перевезённых в Подмосковье из Заполярья родителей, Ольга и оставила после себя эти уникальные документы, записи и фотографии. И в этом её не просто семейный, а поистине гражданский подвиг.
Дедушка Ольги родился в 1880 году в столице Греции — городе Афины, бабушка была моложе, родилась в 1890 году на северо-востоке Турции в старинном городе Байбурт. В 1920 году в поисках лучшей доли предки Григориади и Харалампиди переехали в нашу страну, в станицу Абинскую Краснодарского края. Поселились на хуторе Гришкином, где жили в основном греческие семьи, около сорока дворов. Всё взрослое население состояло в колхозе, традиционно, как и большинство в стране, носящем имя Сергея Мироновича Кирова. Занимались разведением коз и овец. Был на территории хутора и большой конный двор.
У Константина Григориади в первом браке родилось четверо детей: Николай, Анастасия, Дмитрий и Елена и столько же во втором с Марией: три дочери: Елена, 1923 года рождения, Лиза, рождённая 20 апреля 1925 года, Пелагея (Полина), 1927 года рождения и сынок Демьян, рождённый 27 октября 1937 года. Впрочем, в семье его чаще звали Димкой. Глава семейства Константин и его сын от первого брака Николай работали на мельнице, Мария вместе с другими женщинами — колхозницами трудилась на полевых работах.
Тридцатые годы в стране были голодными. Из самых ранних воспоминаний пятилетней Лизы – возможность прибегать к отцу и сводному брату на мельницу за зёрнышками от семечек. Николай щедро угощал детей, насыпая им полные мешочки, да ещё карманы девчонке набивал с гостинцами для мамы — семечками.
Первый класс Лиза успела закончить на самом хуторе. А потом школу закрыли. Три последующих года училась в греческой школе в Абинске. Приходилось ежедневно по пять километров ходить туда и обратно, но девчонке всё было нипочём. В школе она была круглой отличницей. Однако, с пятого класса школу перевели на обучение на русском языке, а это для гречанки стало гораздо сложнее. Лиза твёрдо решила пойти работать – серьёзный выбор для тринадцатилетней девчушки. Отец дал своё согласие. Лиза стала работать в колхозе наравне со взрослыми.
Почему закрыли греческие школы? Оказывается, 15 декабря 1937 года после директивы за подписью наркома внутренних дел Николая Ежова началась так называемая «Греческая операция» НКВД. Всё, что поддерживало греков после добровольного переезда с родины – греческий язык, школы, техникумы, издательства, театры – были отменены и запрещены.
Команду к развёртыванию национальных операций на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП (б) дал И.В. Сталин. Это он заявил о буржуазных странах, «которые окружают Советский Союз, выжидая случая для того, чтобы напасть на него, разбить его или, во всяком случае, подорвать его мощь и ослабить». Эти государства, утверждал Сталин, «засылают в тылы Советского Союза вдвое, втрое больше вредителей, шпионов, диверсантов и убийц». В числе «неугодных иностранцев» были названы и греки.
На хуторе были проведены аресты. Забрали Саву Харалампиди, родного брата дедушки Панайота и ещё одного родственника – дядю Якова. Девчушка помнит, как с тревогой все взрослые перешёптывались: неужели заберут и наших близких. Вражескими шпионами никто не был, но могли оболгать и назвать любого. Обошлось.
С началом Великой Отечественной войны в 1941 году вместе с другими юношами и девушками Лиза, 16-летней, рыла противотанковые окопы под Новороссийском. Уезжали с хутора 16 июля 1941 года. Почти одиннадцать месяцев непосильного труда по возведению противотанковых рвов: валили лес, обустраивали противотанковые каналы по пять – семь метров шириной, чтобы преградить путь фашистским танкам. Вместе с ней были Николай Чахпуниди, Иван Яронтиди, Митя Толпониди, Иван Иваниди, Катя Шахиниди и Мария Иорданиди. Работали наравне с местными жителями. 9 июня родителям разрешили забрать девчат из Новороссийска. Но дома побывать не удалось, их повезли на железнодорожную станцию.
Все греки от Одессы до Херсона подверглись депортации, та же участь постигла греков Краснодарского края.
Родителей вместе с другими хуторянами забрали ночью: из дома ничего брать с собой не разрешалось, всё что было до этого нажито, пришлось оставить. Не позволили взять ни вещи, ни деньги. Из одежды у Григориади оказалась одна телогрейка на всю семью и три одеяла. Корова, куры, телёнок, поросята – всё осталось на подворье.
Были у родителей паспорта, но их забрали перед этапом и выдали книжки – вид на жительство. Три дня поезд не двигался со станции, собирали всех. А через четыре дня хутор заняли немцы…
Три месяца продолжался этот кошмарный рейс. Миновали Баку, Красноводск, Алма-Ату, Новосибирск. Вагоны были общие, в них раньше перевозили скот. Из вагонов не выпускали. Ехали под охраной милиции. Нормальной еды не было, изредка выдавали болтушку. Многие умирали, не выдержав этих условий, особенно, старики и малолетние детки. Не дожил до конца пути и Лизин дедушка Панайот Харалампиди. Умершего его вынесли из поезда на какой-то из станций и похоронили, где, родные до сих пор не знают.
Где точно на территории Красноярска разместили выгруженных с поезда греков, Лиза не помнит. Жили в землянках, работали на военном заводе, носили тяжёлые ящики.
Величайшая беда надвинулась на Россию. Чтобы вести полноценную войну с немецкими захватчиками в Сибирь было эвакуировано 22 промышленных предприятия, в том числе 8 оборонных. В Красноярск прибыло в общей сложности 620 эшелонов с эвакуируемыми грузами – более 31 тысячи вагонов. В регионе предписывалось создать новые производства минно-трального оружия, артиллерийских снарядов и авиационных бомб. Нужны были рабочие руки. Вместе с эвакуированными семьями рабочих с европейских заводов трудился и беспаспортный спецконтингент, в том числе греки с Кабардинки, Абинска, Ахтырки, Меречанки.
В Сибири между тем была уже осень, холодный пронизывающий ветер. А вскоре новый этап – по Енисею на Север.
Некоторых оставили всё же работать в Красноярске. Помню со мной на инязе учился Дима Сакилиди – замечательный парень, активный, доброжелательный, он тренировал нашу факультетскую женскую команду по волейболу. В начале 90-х Дмитрий Васильевич Сакилиди попытался объединить репрессированных греков, оставшихся в Красноярске, привить знание греческого языка их потомкам, организовал кружок по изучению родного языка. Его семья тоже была выслана в Сибирь осенью 1942 года, правда, определили их на поселение в Манский район – почти комфортные условия по сравнению с тем, что ожидало греков в Заполярье. Им предстояло обеспечивать фронт продовольствием, для енисейского Севера был определён вылов рыбы и её соление с последующей отправкой в сражающиеся войска.
Плыли на пароходе «Мария Ульянова», высаживали группами по всему Енисею, на станке Погорелка, где стояли приготовленные два домика, выгрузили сорок человек.
Девять человек из семьи Григориади: шестидесятилетний дедушка Константин, бабушка Мария, сын Дмитрий с беременной женой Харитиньей, дочери — сёстры Елена, Елизавета и Пелагея, (старшей 19, младшей 15, Лизе – средней – едва исполнилось 18), и пятилетний брат Демьян (Димка). С ними была и прабабушка Елена Тохпариди – вдова умершего Лизиного дедушки. Глава семейства, дедушка Константин по документам числился как беженец.
Вместе с Григориади в двух небольших домиках жили семьи Иорданиди, Шахиниди, Палатиди, Шапаниди, Чахпуниди, Харитовы и Белостовка. Почти все, кто под Новороссийском рыл окопы и добросовестно защищал страну от агрессии фашистских варваров.
Расскажем, что известно нам об этих семьях, отныне поселившихся на мёрзлую игарскую землю, многие из которых упокоились в ней навечно.
К семье Палатиди принадлежала невестка Григориади — жена старшего сына Дмитрия — Харитинья. Благополучно дожив до реабилитации, они переехали с мужем на постоянное место жительства в Казахстан. Мать Харитиньи — Анна Палатиди, 1881 года рождения, умерла в Погорелке зимой 1943 года. Ничего не сказано в рукописях, чьи малолетние дети из семейства Палади оказались в Погорелке, вполне возможно, что высланы были вместе с бабушкой Анной, и матерью, имя которой не указано, а в отцах указан Григорий. Почему я предполагаю, что была в ссылке и мама, потому что написано, что в семье была девочка, которой даже не успели при рождении дать имя. Она тоже похоронена в Погорелке. Сыновья Палатиди по старшинству указаны были так: Леонид, предположительно 1926 года рождения, Николай, 1928 года рождения, Наталья, примерно 1934 года рождения, и Марика, предположительно 1938 года рождения.
Младшенькая, Марика Палатиди умерла в возрасте пяти лет весной или зимой 1943 года. Наша рассказчица уже и не помнила, когда точно. В памяти сохранились лишь трагические дни девочки перед кончиной: очень просила дать ей лепёшку, но надкусить её не смогла, у ребёнка обломилась шея. Похоронена в Погорелке.
Благополучно дожили до реабилитации трое старших. Известно, что Лёньку в 16 лет отправили работать в Полой трактористом, братья после освобождения от ссылки и получения паспортов переехали на Черноморское побережье: в Анапу и Новороссийск, где и закончилась их земная жизнь.
Наталья жила в Игарке, записана по фамилии Асанова. Очень бедно жила семья Асановых в Игарке ещё и в 70-е годы. Жили в одной комнате без кухни и иных удобств на втором участке в одноэтажном доме по улице Полярной, отец работал на рыбозаводе. Я, как молодая учительница, посещала их семью, когда мой ученик Володя Асанов перестал ходить в школу. В комнате, где они жили, стояло всего две кровати, простыней не было вовсе. Посуды и еды я тоже не увидела. Наталья не работала. Чем могли, помогли им по линии гороно. А мой первый выход к родителям и ученикам меня страшно удивил тем, как живут отдельные семьи. Что Наталья – гречанка я узнала только из этой рукописи.
В семье Чахпуниди у матери Семелы было две дочери: Екатерина и Надежда, да сын Андрей. Дети по отчеству были Ивановичи. О Екатерине мы ещё расскажаем, вероятно, она была подругой Лизы в юности, вместе рыли противотанковые рвы под Новороссийском, вместе бедствовали, вместе рыбачили, вместе страдали, возможно, и продолжали жить в Игарке до последних дней. Екатерину Ивановну Васильеву, в девичестве Чахпуниди, я знала. Высокая статная женщина, с красивыми миндалевидными глазами, с тонким небольшого размера носом, черноволосая. Знала и её сына Андрея. Он после получения высшего образования работал в плановом отделе строительного управления «Игарстрой», был на год старше меня. Очень быстро сделал карьеру, стал заместителем председателя горисполкома, председателем городской плановой комиссии. Женился на младшей сестре начальника отдела рабочего снабжения Тамары Михайловны Цветковой, продавщице Любаше. В семье выросло двое ребят. Один из них учился с моим младшим сыном Алёшей. Тоже Алёша. Учился отлично. Сейчас живёт в Красноярске, работает риэлтером, женат. Бабушка Екатерина могла бы гордиться внуками.
Судя по записям в рукописи Григориади, вторая дочь Семелы Шахиниди — Надежда уехала в Грецию. А сына Андрея в 1943 году арестовали, вероятно, обвинив его в краже, о чём расскажу позднее.
Гречанка Катя носила фамилию мужа-поляка — Белостовска. С началом войны, как известно, первыми немцы оккупировали Польшу в сентябре 1939 года,. Жених-поляк появился на хуторе. Прятался у жены, и вместе с ней — беременной был выслан в Сибирь. Их дочка Катюша вскоре после рождения умерла, похоронена в Погорелке. В какой-то момент Михаил оставил жену и малолетнего сына Ивана, эмигрировав в Польшу. Переехав после реабилитации в Игарку, Екатерина родила двоих сыновей-близнецов. Одного из братьев Степана Иштырякова я знала…
Однако, вернёмся в роковые сороковые. В Красноярском архиве новейшей документации, так теперь называется бывший краевой партийный архив, нахожу документ, где обозначен станок Погорельский, Погорелка. Тогда в практически обескровленный по части мужского населения, ушедшего в большинстве своём на фронт, Игарский район из краевого центра планово, по разнарядке должны были доставить за навигацию семьсот семей «эвакуированных». Так депортированные значились в официальных документах того времени. Их предполагали занять на вылове рыбы и отправке её на фронт для питания солдат. Для размещения приезжих требовалось построить двести домов, то есть, в каждом должно было бы жить по две семьи. Из десяти домов в Погорелке оказалось два, а план по доставке «эвакуированных» жильцов был практически выполнен.
В одном из домов в посёлке была заезжая, где останавливались обозы с почтой и продовольствием, направляющиеся из краевого центра на Север, там же жили милиционеры, в обязанности которых входило периодически отмечать греков. А последним предписывалась заготовка дров для отопления заезжей избы. Дважды попытались голодающие греки попросить у постояльцев заезжей еды для себя, но оба раза были вышвырнуты за порог.
Голод познали все. Поначалу выдавали по 250 граммов хлеба. Местная пекарь Макарова выдавала его свежеиспечённым. До дому хлеб не доносили, съедали по дороге из пекарни горячим. А потом и вовсе запретили грекам хлеб выдавать, хотя мука в запасе была. Ни хлеба, ни крупы, ни масла — все выживали как могли. Пришлось собирать старые ягоды из-под снега, делать лепёшки из старого мха, а из разных трав варить суп. У всех греков сильно болели спины и ноги. У младших ребятишек опухали животы, скашивались от рахита ножки. Родители бессильны были чем-то помочь, витаминов не хватало.
Видя, в каком катастрофическом состоянии ссыльные, вновь возобновили выдачу хлеба, но всё же запомнилось, что в течение января полностью без хлеба оставались девять дней, а в июле 1943 года — два раза с общей протяжённостью в восемнадцать дней.
Тяжёлая участь досталась старшей из сестёр — Лене Григориади. Она была очень болезненная и ослабленная. В надежде хоть немного раздобыть пищи, девушка собирала возле заезжей рассыпанный корм для лошадей — снег с овсом. Местные надзиратели жестоко избили её коромыслом.
Как зиму пережили одному богу известно. По очереди ходили за водой, по очереди грелись возле печки. Малые дети не смогли пережить зиму – умерли, да и старики тоже не выдерживали. Вымирали целыми семьями.
Легче стало, когда молодых девчат забрали на рыбалку. Это случилось уже в октябре — ноябре 42-го.
Рыбачками стали Маруся Шапаниди, Соня Чахпуниди, Катя Палатиди, Дина Иорданиди, Лена и Лиза Григориади. Рыбалка на Севере в любое время года — экстремальное производство, требуемое не просто наличия профессионального опыта, но и недюжинной силы и ловкости. Какие профессионалы могли получиться из голодных и плохо не по-зимнему одетых девчонок? «Рыбачек» перевезли на станок Старая Игарка и поселили в одном бараке. А стариков и малых детей оставили в Погорелке. Весной рыбачили на Енисее, осенью на озёрах. Рыбаки голодали, но взять домой даже самую мелкую попавшую в сети рыбёшку не разрешалось. Наблюдали за действиями рыбаков надзиратели Зимогляд и Давыдов. Один сядет на бугре с биноклем и наблюдает за рыбаками, не дай бог кто потащит рыбку с берега. Другой на берегу следит.
Некоторые от постоянного чувства голода и в постоянном страхе за оставленных в избах стариков и детей пробовали уносить рыбу тайком. Но если надзиратели замечали, то составляли протокол и судили, садили в тюрьму. Рыбачки на коленях просили у них пощады, лишь бы не отправляли в тюрьму. Молодых мальчишек: Николая Чахпуниди, вместе с Андреем Шаханиди и Виктором Гейнц «за две снулые сорожки» всё же посадили на два года.
Вспоминается из тех лет самое жестокое, несправедливое, бесчеловечное. От рыбзавода приехало за рыбой начальство, в кожаных пальто. Молодые гречанки – рыбачки проверяли невод. Большая по размеру нельма выскользнула из замёрзших одеревеневших Лизиных рук и метнулась в воду. «Кожаное пальто» заорал: «Что ты, сука, смотришь, нельма ушла», и толкнул девушку в обрыв, мол, хватай рыбину. Девушка упала прямо в холодную воду, плавать не умела, еле выбралась на берег. До глубокой старости помнилась фамилия толкнувшего – Перминов.
Но были и люди, память о которых хранилась все годы жизни.
Из ссыльных немцев и греков было сформировано две бригады. Лиза рыбачила в бригаде Виктора Андреевича Гольцмана. Весь хороший улов (осетры, чиры, нельма) сдавали приёмщику, отборную рыбу сразу относили «фашистам» – надзирателям. После первого просмотра сетей бригадир заставлял девчат из отобранной им рыбы варить здесь же на берегу уху, и наедаться. Все сразу пополнели, а вернее опухли. Бригадир аж плакал от того, что видел, как ели девушки. Но силёнок всё-таки становилось от этого больше.
Затем варилась уха для деревенских ребят. Детишки, притаившись с тарелочками, ждали своего часа. Они знали, что только бригада Гольцмана кормила их, поэтому в другие дни они не показывались на берегу. Работа была тяжёлой, но девчата справлялись, появился и опыт, и сноровка. В конце смены разрешалось взять домой понемногу сороги, мелких костерей.
Зимой рыбачкам пришёл из Игарки приказ: перейти рыбачить на озёра. Добираться до них пришлось берегом по замёрзшей реке, ориентируясь по укатанной конской дороге. У Кати Шахиниди сильно замёрзла нога. На мысу у рыбаков Тарасеевых снять валенок не смогли: нога распухла. Разрезали валенок. Нога почернела. Отправили девушку обозом назад в Погорелку. Она обморозила пальцы на ноге до такой степени, что пришлось самой отстричь почерневшие остатки пальцев, висевших как на ниточке.
Лиза, Соня Палатиди и Дина Иорданиди сильно обморозили щёки, нос. Когда дошли до станка Игарки, на конном дворе Петро Петрович Тыщенко отпоил всех девчат чаем. Мороз был около 50 градусов. В таком состоянии девчат не могли отправить на озёра и рыбалку отменили.
Несмотря на болезненное состояние, старшую сестру Лену зачислили в рыболовецкую бригаду тоже. Но она была настолько слаба, что не смогла работать. И её бригадир вернул домой. Между населёнными пунктами расстояние почти 27 километров, начало июня на Севере ещё далеко не весна. Выбившись из сил, девушка упала, не дойдя до Погорельского. Местные жительницы — врач и продавщица видели лежащую в лесу на дороге девушку, но помощи никакой не оказали. Равнодушно прошли мимо, и сказали родным об этом только утром. Чужие судьбы их не интересовали.
Принесли Лену домой, она была очень слаба. Однако, всю ночь родители чинили дочери шубу, думали, что она ушла самовольно и её заберут в тюрьму. Пекариха проявила милосердие: выделила для девушки 400 граммов хлеба. Но это уже не помогло, Лена умерла.
Наступил 1943 год. В январе умер младенец Юрий Дмитриевич Григориади, племянник, родившийся в октябре 1942. 8 марта умерла бабушка Елена Тохпариди, 1883 года рождения, ей едва исполнилось 60, в мирное время — совсем не смертельный порог. 19 мая умер Константин Исаакович Григориади, глава семейства. Ему был 61 год. Умерла семнадцатилетняя София Чахпуниди, Лизина тётя, сестра матери Марии Панайотовны. Точная дата её смерти не известна, в памяти сохранился лишь факт её ухода из жизни по очерёдности перед кончиной сестры Елены. 8 июня умерла в возрасте 20-лет Елена Константиновна Григориади, сестра.
В семье Палатиди умерли даже неназванная, только что родившаяся девочка и её сестрёнка пятилетняя Марика, дата смерти их не известна. Печальный мартиролог продолжила бабушка Соня, двоюродная сестра бабушки Марии.
Трагично сложилась судьба семьи Анастасиади. Глава семейства Янко, 1890 года рождения и его жена Антыко, 1900 года рождения, оба остались навечно в мёрзлой погореловской земле. Там же похоронены их десятилетний сын Алеко и трёхлетняя дочь Настя. Все умерли от голода зимой 1943 года. Оставшихся круглыми сиротами детей: девятилетнюю Елену и семилетнего Анести забрали на воспитание в Игарский детский дом.
Хоронить зимой не было возможности, зарывали умерших в снег, и только весной копали могилы. Оставили под снегом, без гроба дедушку Константина. Бабушка, прожившая с ним долгую и счастливую, по сути, жизнь, никак не могла смириться с потерей. Часто уходила из дома: присядет рядом с заветным бугорком, рукой отгребёт снег, посидит рядом, погладит остывшие дедовы руки, наверняка, и поплачет, потом опять снежком припорошит – закроет его и вернётся в дом.
Надо было хоть как-то поддерживать родных, все по-прежнему голодали. Лиза, всё-таки тайком, когда удавалось, припасала рыбу и летней белой ночью, набив добычей сапоги, босиком шла по берегу до Погорелки все 25 с лишним километров.
Как только девушке удалось подзаработать, купила овсянки, манки, собрала немного рыбки. Вода уже спала, речушки стали мельче. Пошла пешком до Погорелки. Там люди предупредили, чтобы Лиза заходила в избу тихо, мол мать умирает. Но бабушка Мария на скрип открывающейся двери закричала: «Я живая, Лиза, я живая».
Неприглядная картина предстала взору девушки. Все болели, встать на ноги с нар не могли. У четырнадцатилетней сестрёнки Полинки ноги сводило судорогой, а шестилетний маленький Димка был похож на скелет – кости да кожа, лицо треугольное. Лиза сварила ухи, кашу, накормила родных, сама подремала часок и в обратный путь бегом, ведь надо успеть к утру на работу, а то не дай бог под суд отдадут.
В середине июля было получено разрешение забрать из Погорельского родных. Поехали за ними на лодке с Дмитрием Тохпариди, туда и обратно на вёслах. Ему и благодарна была Лиза за перевоз своей семьи. Поля лежала, не могла подниматься, мама Мария тоже болела и не могла вставать, от того, что питались только одной травой и мхом. А Димка и вовсе был похож на таких детей, что впоследствии показывали по телевидению как освобождённых узников фашистских лагерей. Семья Тохпариди к тому времени всем составом уже жила в Старой Игарке, оба супруга работали рыбаками, с ними же были и дети: старшая семилетняя Лида и шестилетний Коленька.
Жили теперь вместе в одном доме на четыре семьи, те же, с кем зимогорили ранее: Григориади, Палатиди, Шахиниди, Иваниди. Железную печку поставили. В доме была всего одна комната, но это уже никого не смущало.
Пешком по замёрзшей протоке ходили отмечаться в город, в милицию, один раз в месяц. Немцы отмечались в комендатуре, а греки в милиции. Комендант жил в том же самом станке — Старой Игарке, вместе со ссыльными. Но требовал на отметку идти строго в город. Молодёжи это было в радость – впервые увидели большой город с красивыми двухэтажными домами. Милиция располагалась на улице Карла Маркса. Напротив – горисполком, рядом интерклуб, роддом и двенадцатая школа. Так до начала пятидесятых годов и ходили на отметку.
Полинка понемногу окрепла, поднялась, загорала на солнышке. Её вместе с подросшими сверстницами забрали летом на покос, всем дали по куску хлеба. Косила вместе с подростками и Лиза, но её хлебом обделили – сказали, ты старше.
В Старой Игарке жила и работала врач Надежда Точилина. Совсем ослабевшую, продолжающую болеть бабушку Марию врачиха забрала в город, в больницу. Через несколько дней Лиза перебралась через протоку – навестить мать, привезла ей свеже испечённые лепёшки.
Старушка съела их и закричала на всю больницу: «Мне Лиза принесла лепёшки, я вылечилась, я пойду домой».
14 декабря 43 года рыболовецкую бригаду колхоза имени Кирова отправили рыбачить на речку Сухариху, на озёра.
В лоции реки Енисей описывается небольшой станок Сухариха, стоящий на правом берегу Девясинской протоки на 11 километров ниже мыса Никоновского. Вдоль берега тянется полоса низкого приплёска, от которого, примерно на километр ниже станка впадают две небольшие речки. Вокруг озёра. Место выгодное для рыбной ловли в промышленных масштабах. Перевезли бригаду туда на оленях, ещё по снегу. Греков среди работников других национальностей оказалось немало. Многие девчата там вышли замуж.Жизнь брала своё. Избы строили сами. Работали наравне с мужиками, пилили лес. Мужики стоят вверху, а девчата внизу, так и распиливали брёвна. Построили две избы, кухню, избу для приёмщика рыбы.
Встретила суженого Дина Иорданиди, вышла замуж. В 1946 году у молодых родилась девочка, но недолго прожила. Умерла от порока сердца, не дожив до годика.
Между тем и младшей сестре Григориади – Полине исполнилось 16 лет. Её тут же зачислили в бригаду и послали на озёра. На Сухаринских озёрах обе сестры отработали два года. Мужиков было очень мало, они стали появляться лишь с окончанием военных действий.
Взрослой Полина вспоминала: «Как приехала на Сухариху, Лиза схватила меня за руку и в угол. Я была одета в лохмотья, она меня переодела в платье, дала валенки, а лапти сняла».
Рыбачили стрежевыми неводами: кто-то сплавлялся на кунгасах по 12 человек на вёслах, другие шли берегом по колено в ледяной воде. Сапог промышленного производства не хватало. Самостоятельно изготовляли для защиты ног обувь: внизу доска, сверху брезент.
Экономия и строгости были во всём.
Вспоминается такой случай. Было это на Тайменьем озере.
Хочу заметить, что таймень – редкая рыба, в промышленных масштабах не отлавливается. Вкус её, пожалуй, лучше, чем у нельмы, или осетра, отдельные особи достигают 25 — 50 килограммов по весу. Ловится таймень на крючок в определённое время года. После весеннего ледохода он выходит из ям и направляется в маленькие чистые речушки на нерест. В это время вода довольно холодная и имеет температуру около 10-12 градусов. После нереста у рыбы наступает жор, и она возвращается в русла широких рек, располагаясь в ямах. Поймать такую особь поистине царская удача.
Что и говорить о голодных ссыльных рыбаках. Немец Виктор Райзих во время заточки одного из крючков, всадил его себе в большой палец. Подельники предлагали сточить крючок, чтобы вытащить его из пальца. Но ранивший себя рыбак не разрешил этого делать. Застрявший крючок у рыбаков был единственным, и Виктор решился на жертву, заставил срезать ему палец, сохранив в целости орудие лова.
Там, на Тайменьем, Лиза сблизилась с молодой семьёй – ссыльной немкой Эмилией Штраух и местным русским пареньком Николаем Казаком.
Хотя Милька, как её звали все, родила ребёнка, от обязанности рыбачить её не освободили. На оленях доставили едва оправившуюся от родов несчастную женщину с сыном к месту работы. Поскольку немка кормила младенца грудью, ставить за неё сети на озёра и проверять их безропотно ходили Лиза с Николаем. Милька старалась, натопит печь, сварит. Только не помогло это: ребёнок умер шестимесячным. Грудь у молодой матери переполняло молоком, её нещадно ломило от боли, не помогали никакие утягивания. Женщина страдала…
Выше абзац, это тот, что я прочла в рукописи Елизаветы Константиновны. А вот трагический итог жизни семьи Казак, свидетелем которого я стала уже в Игарке.
Семья Казаков родом из Канского района Красноярского края в Старой Игарке тоже оказалась не по своей воле. В начале тридцатых для строительства нового города сюда ссылали зажиточных крестьян, тех, кого называли кулаками. Некоторые в сам город не поехали, намереваясь заниматься крестьянским извечным трудом. Привлекла их деревушка с таким же названием Игарка на противоположном от нового города берегу. За счёт спецпереселенцев деревушка, или как называли на Севере станок, значительно разрослась. Обосновалась здесь и многодетная семья Казаков.
«Вроде бы и Север, а вокруг леса, озёра, рядом несёт свои воды Енисей и речушка поменьше с таким же названием Игарка. Всё здесь рядом, под рукой. Из стройных сосен, елей, лиственниц можно рубить дома. Дровишки — тоже не проблема. Корова прямо у дома может пастись, на лугах богатые сенокосы. Летом ягод, грибов много. Зимой своя, не менее интересная жизнь — охота, рыбалка», — так рассказывал Николай Иванович о том, почему они не в городе обосновались.
Жили в тридцатых годах мирно, дружно. Особенно, когда организовался колхоз имени Кирова. Рыбаки, охотники создали артельный промысел и убедились: так сподручнее, надёжнее.
Война всё изменила. Мужчин, которые постарше, призвали в армию. В колхозе их заменили жёны и молодые совсем девчонки. Тогда-то 16-летний подросток Николай Казак и вынужден был пойти работать. Небольшого роста, коренастый, он работал с особым азартом. Веслом владел мастерски, хорошо знал и места, и время рыбной ловли. Совсем не с тем настроением и сноровкой работали его сверстницы, которых привезли осенью 42-го в их деревню. Многие говорили по-русски с трудом. Приглянулась одна, хоть и немка, а неприязни к ней он не чувствовал, только сострадание и желание помочь, защитить. Вскоре и вспыхнула любовь.
Остальное вы уже знаете.
В июне 1944 года призвали на фронт Николая. Воевал в артиллерии, довелось пройти с боями Венгрию, Австрию и Чехословакию. До Берлина не дошёл, но мобилизовали его только в 1947 году. Не успев пообщаться с родителями, бросился к любимой жене: как она, жива ли? Прожили вместе супруги до средины 90-х годов. Переехали в город, Николай трудился в аэропорту, получили благоустроенную квартиру. Правда, вот Бог больше деток им не дал. Сказались те тяготы и перенесённое женой шоковое состояние после потери младенца. В преклонном уже возрасте после тяжёлой болезни Эмилия скончалась. Несмотря на наличие родственников, дальнейшей жизни без любимой он не чувствовал. Взял в руки верёвку и прямо у себя в подъезде, чтобы долго его не искали, свёл счеты с жизнью… Хоронили ветерана с подобающими ему почестями. Сопереживали и живущие в городе немцы, и греки…
Но вернёмся назад в 1944 год.
Толи на фронте обстановка переменилась к лучшему, хотя вести поступали лишь от вернувшихся после ожесточённых боев израненных, полностью демобилизованных солдат, толи у самих ссыльных наработался горький опыт и открылось второе дыхание, но жить понемногу становилось пусть не совсем хорошо, но иначе.
Вернувшаяся из больницы бабушка Мария первое время пекла костерьку прямо на печке. Обжарит одну сторону затем другую, не потроша, и съест. Лиза, вернувшись с рыбалки, видит: у престарелой матери рот в крови, лицо в крови. Она стала укорять её, что же ты делаешь. А старушка в ответ: «Не ругай меня Лиза, больше не буду трогать рыбу».
«Да, нет же, — отвечает ей дочь, — я тебя не за рыбу ругаю, а за то, что сырую ешь, свари и ешь. Ведь, и солитёр в этой рыбе есть, да и от сырых кишок всякую болезнь можно подхватить». После этого мать потрошила рыбу, варила отдельно кишки, отдельно рыбу. Всё съедалось. Вслед за Полей ожил, вскоре встал на ноги и младшенький Димка.
Гольцман выстроил на берегу домик, где девчата отдыхали и кушали, многие называли этот домик рестораном. Изба была просторная по их меркам, с длинными лавками.
Бригадир делил рыбу для девушек не обижая никого. Если улов хороший – рыбу мерили по длине, делали кучки, и отвернувшись, выкрикивали имена (кому достанется эта кучка). Если улов оказывался небольшим, то давали рыбу по очереди, сегодня одному, завтра другому.
Как-то Лизе при дележе выделили одну крупную рыбину, и она пошла в город продать её. Зашла в один барак, а там греки, с которыми она вместе ехала на поезде и на пароходе. Денег у них не было, но одна гречанка Соня предложила девушке детское пальто. Лиза согласилась, надели Димке это пальто, оно оказалось длинным, почти до пола. Изредка мальчонка прибегал в этом пальтишке на рыбалку к старшей сестре. Лиза тайком положит одну рыбку (омулька) в мешочек, вторую такую же по весу в другой мешочек, перевяжет верёвочкой и на шею повесит Димке. А тот закроется своим длинным пальто, и убегает. Через некоторое время вернётся и доложит сестре, дескать, всё нормально, я донёс рыбу до дома.
Гольцман неожиданно пропал, его искали, но нашли не сразу. Его задрал в лесу медведь. Нашли руку с часами, по этим часам жена узнала погибшего, затем нашли ногу…
В 1944 году все погорельские рыбаки были зачислены в колхоз.
Когда война закончилась никто не знал, вернулись в Старую Игарку с озёр в феврале 1946-го. Шли пешком, на Чёрной речке останавливались, поставили чум, отпускали оленей на отдых. О победе над фашистами узнали только летом от прилетевших за очередной партией рыбы лётчиков.
Димка пошёл в школу. После 4 класса решал задачи всем друзьям, был способным парнем, учился на «пятёрки». Учителя, смеясь, говорили ему: «Ты, Димка, бери хоть с друзей деньги, даром не решай им задачи». Мальчишки таскали ему хлеб. Подросший Димка, закончил вся курсы, какие только не организовывались в послевоенной Игарке. Слишком рано оборвалась его жизнь. Став капитаном речного судна, он не дожил до 30 лет, на одной из стоянок пытаясь усмирить хулигана, получил тяжёлое огнестрельное ранение и умер на операционном столе, похоронен в Игарке.
Трагически сложилась судьба ещё одной юной гречанки – Полинки Иваниди, шестилетней привезённой в Заполярье. Она очень хорошо училась в школе, красиво пела. Ни один концерт не обходился без её участия. Выезжали как-то с концертом в совхоз «Полярный», что на острове. Она болела, но всё равно поехала, надела тулуп и вместе с другими артистами в сани, на лошадь. Привезли её назад уже совсем больной, поместили в больницу. Поставили неутешительный диагноз – воспаление головного мозга. Пострадал позвоночник. Умерла Полинка в 17 лет, так и не сбылась мечта юной гречанки поступить после окончания школы в театральный вуз. Её могилка на разрастающемся со временем кладбище в Старой Игарке.
Несмотря на окончание войны, греки продолжали ходить на отметку в милицию, по-прежнему не имели паспортов и им не разрешено было покидать места ссылки. Не изменилось отношение к грекам и у некоторых властных лиц. Был случай: сестра Полина проверяла на Енисее сети напротив станка. Только что началась зима, лёд был не толстый, пошёл сиг, работала одна. Проезжал мимо на лошади человек в форме. Увидел у лунки внушительную кучку из замерзающих рыбёшек, все забрал и погрузил себе в сани.
Поля заплакала, а он ей в ответ: «Всё-что могу для тебя сделать, забрать рыбу, сети тебе оставляю». Действительно, мог бы и завести уголовное дело: кто она и кто он, и рыба вроде как колхозная…
Полину в эти годы посылали рыбачить на Муромские озёра, то на Сухаринские, то на Пеляжье. На Сухаринских приглянулся ей паренёк – Егор Шнайдер, из ссыльных немцев. С четырнадцати лет парнишка уже работал в бригаде. Бывало, из Старой Игарки до Маковки ходил пешком с мешком соли.
Да и Егору приглянулась красавица-гречанка. Осенью 46-го забросили бригаду рыбаков на Муромские озёра, жили в палатках, мёрзли. Весной опять послали на Пеляжье: не согласишься ехать – грозили тюрьмой. Там и поженились с Егором, всё-таки надёжное плечо рядом, поддержка и защита. Мать Егора Эмма Шнайдер встретила невестку с любовью. Наварит кастрюлю с галушками и следит, чтобы сначала муж наедался до отвала, а потом и сын с невесткой. Работники! Молодым дали комнату в бараке, в 48-ом родился первенец – Виктор. Всего Полина Григориади родила Егору Шнайдеру четверых сыновей: кроме Виктора, ещё Егора, Александра и Константина в память о своём безвременно ушедшем отце. Все выросли, стали в Игарке уважаемыми людьми. До сих пор их потомки живут в городе.
Не всё так гладко, как у Шнайдеров, сложилось в другой интернациональной семье.
Казалось, обрела семейное счастье и Лиза, жили гражданским браком с таким же как она рыбаком – бедолагой, ссыльным латышом Валентином Упениксом.
2 марта 1946 года у молодых родилась Зоенька, прожила лишь годик с небольшим, умерла от порока сердца. Теперь и на кладбище в Старой Игарке появилась могилка семейства Григориади.
В 1947 году рыбачили на Маковском озере, Маковке, как его называли между собой. Увезли туда на оленях, кроме греков были русские, немцы. Впервые их встретила оборудованная база для рыбаков. Там разрешалось рыбакам в свободное время ставить ловушки на зайцев, петли на куропаток. Лиза с лёгкостью занималась и этим мужским трудом. Там уже голода не было. Хотя завозили из продуктов только соль и муку. По возвращению с Маковского, 28 июля 1949 года родился Коленька.
Судьба была благосклонна к нему, долгие годы он работал в милиции в Игарке, затем переехал в Снежногорск, где был спортивным тренером, часто приезжал с командой спортсменов на соревнования в Игарку, умер уже в преклонном возрасте 12 марта 2022 года.
Лизу на время оставили неводить в Старой Игарке, по-прежнему работали на стрежевых неводах: кто-то на вёслах, кто-то по берегу по кромке воды…
Родившийся третьим в семье 4 ноября 1951 года Артур приболел. Вызванный врач Каюмов поставил младенцу укол, и, видимо, занёс инфекцию. Рука вся опухла, покраснела, на девятый день болезни Артурчик умер. Ему был один год и 24 дня.
Со слов сестры Полины, когда умирал Артур, Лиза ходила за водой: «Я дала ему немного попить, но он губами почмокал и умер».
Весной 1953 года, похоронившая двоих детей, с малышом Коленькой на руках женщина осталась и без мужа: Валентин ей изменил, женившись на другой, когда рыбачил на Юрацких озёрах. А 23 сентября 1953 года там же в Старой Игарке родился Василий, став в семье четвёртым ребёнком. Отец-изменник на родившегося сына даже не взглянул. Переходил на другую сторону улицы, когда случайно видел своих подрастающих малышей. Ни тени сострадания.
Всё это время мать семейства Елизавета Константиновна продолжала рыбачить. Из холодного лета 53-ьего года вспоминается и такой случай. Невдалеке от станка затонула на Енисее баржа. Наверное, напоролась на скалы у мыса Кармакульского. Продукты, которые везли на ней, трогать было строжайше запрещено, а мешки жители вылавливали. Из этих мешков и шила Елизавета пелёнки и распашонки для младенца Василия.
Рассказывая о своей нелёгкой жизни Елизавета Константиновна вспоминала добрым словом и вольных жителей Старой Игарки, называя их хорошими людьми. В рукописи сохранились и их имена. Иван Алексеевич Давыдов, Пётр Пантелеевич Тыщенко и Иван Алексеевич Копеечкин.
Мне знакомы эти фамилии, все трое участники Великой Отечественной войны. Иван Алексеевич Давыдов родился в 1900 году, в Курейке. В 1929 году организовывал в Старой Игарке колхоз, стал его первым председателем. Ушёл на фронт в 1942-ом. Работал санитаром, спас не одного раненного, с боями дошёл до Польши. Вернувшись в родной посёлок, вновь возглавил колхоз имени С.М. Кирова.
Видимо, именно фронт заставил многих игарчан пересмотреть своё отношение с живущими с ними рядом бесправными людьми, проявить к ним внимание и сострадание, поддержать и помочь в их устройстве.
В 1954 году благодаря стараниям председателя колхоза Нестерюка, грекам были выданы паспорта. После этого Елизавета уже рыбачила не на озёрах, а на Енисее, оставаясь всё время в Старой Игарке с детьми. Наконец, улыбнулось и ей счастье. С озера Дюпкун прилетели рыбаки. Один из них Афанасий Никитич Казаков угостил встретившегося ему на улице Кольку Григориади сахаром. Малыш и похвастался матери, что прилетел в посёлок очень хороший дяденька. Так и познакомились. Елизавета в подробностях помнит и этот день, и дату знакомства, и их первую встречу — 7 декабря 1955 года.
Молодые решили было переехать в Казахстан, где нашлись их родственники, но прожив всего полгода, вновь вернулись на Север, в Игарку, теперь уже с родившимся сыном Владимиром Казаковым. Где только не работала многодетная мать с тех пор – в детских яслях поваром летом, а зимой продолжала рыбачить. Подрабатывала и в клубе: топила печь и мыла полы.
Содержали большое хозяйство – корову с телёнком, свиней, курочек. Садили огород: выращивали картошку, капусту, редиску, репу, турнепс, лук – батун. Сено косили. Овощей хватало для себя и на продажу. Молоко невыгодно было продавать, продавали творог и сметану. Летом возили в город на лодке с вёслами, а зимой на собаках или пешком. Получала 27 рублей в месяц и плюс выручка за картошку. Мешок картошки стоил один рубль. В каждый дом заходила труженица-женщина и спрашивала, нужна ли им картошка, или нет.
Дождалась счастливая мать и помощниц – к троим сыночкам добавились две лапочки дочки. 3 мая 1959 года родилась Татьяна, а 24 января 1961 года – Оленька.
Авторитетом и уважением на селе пользовался и многодетный отец Афанасий Никитич Казаков. Работал мотористом на электростанции, и в 1961 году был выдвинут кандидатом в депутаты и в Игарский городской Совет, и в Плахинский сельский Совет, куда входил станок Игарка. История сохранила об этом несколько упоминаний в газете «Коммунист Заполярья». Так при выдвижении заведующий зверофермой В.Ю.Мэллер так охарактеризовал Казакова: «Он работает в колхозе с 1955 года. Хорошо относится к порученному делу. Был рыбаком, бригадиром, а сейчас активно включился в механизацию трудоёмких процессов колхозного производства».
В 1963 году наконец-то перебрались в город. На лодке перевезли и всё семейство, и корову, позднее купили и поросёнка. Получили квартиру в двухэтажном деревянном доме по улице Коммунальной. Многодетная мать дома не отсиживалась, сразу же устроилась на работу в ремонтно-строительное управление уборщицей. Подросшие ребятишки дружно помогали матери, не чураясь любого труда. По вечерам бежали к ней на работу помогали мыть и убирать кабинеты.
Несмотря на все трудности, Елизавета Константиновна считала, что прожила с Афанасием Никитичем долгую и счастливую жизнь. У всех детей удачно сложилась и карьера, и семейная жизнь, выросли дети, уже есть и внуки.
Когда сегодня попросили рассказать о лучших людях города, я подумала, почему бы не поведать игарчанам о судьбе греческих семей и в первую очередь о семье Григориади.
Фото: с сайта Игарка, Паблик; из фонда семьи Григориади: дедушка Константин и бабушка Мария; жители станка Игарка, Николай Иванович Казак, Елизавета Константиновна Григориади (Казакова).
Замечательная статья. В истории нескольких семей такие параллели с историей страны. Невозможно даже представить, как выживали эти люди в таких нечеловеческих условиях, но сумели сохранить при этом себя. Просто посмотрите на последнюю фотографию, нет в этом лице ни капли ожесточенности, только красота и доброта…
Спасибо, вы четко уловили смысл и содержание очерка. Я сама до сих пор под впечатлением, ведь авторство в полной мере осталось за самой главной героиней.