#НИКАССАФРОНОВ-ВИКТОРАСТАФЬЕВ

Хорошо, ни с чем несравнимо, летом в деревне. Чистый воздух, глубокий сон, первые лучи солнца во время утреннего обхода огорода, радость от горсти спелых ягод для проснувшейся внучки…

Но в городе иногда приходится бывать, хотя и с неохотой въезжаешь в пыльный объятый смогом мегаполис.

Никас Сафронов

В очередной свой приезд я нечаянно заметила анонс персональной выставки работ Никаса Сафронова в Красноярске. Немедленно отложили с сыном все рутинные дела – всё-таки нечасто персоны такого ранга дают возможность сибирякам воочию увидеть свои картины.

Сто с небольшим работ московского художника было выставлено в художественном музее имени В.И.Сурикова на Стрелке, в самом начале проспекта Мира. Но и этого количества оказалось достаточно, чтобы оценить широкий диапазон творчества мастера: кубизм, символизм, мистический романтизм, психологические портреты, пейзажи, иконопись. Зрелые, узнаваемые шедевры и первая студенческая работа конца 70-х годов.

О творчестве Сафронова много спорят: мнения диаметрально противоположные: кто-то считает его гением, кто-то удачно устроившимся в жизни благодаря знакомству с «сильными мира сего» ремесленником. Мне хотелось увидеть воочию и картины эксклюзивные – созданные в авторском стиле «Dreаm vision», благодаря которому Никас Сафронов был занесен в книгу рекордов Гиннеса, и «кошачью» портретную галерею. Известная портретная серия маэстро — «Река времени» — звёзды в одеяниях XVIII — XIX веков и более ранних эпох: Надежда Бабкина, Леонид Куравлёв, Илья Авербух, Роберт де Ниро и другие. С юношеских лет для меня эталоном женской красоты является кинозвезда Софи Лорен. Перед началом просмотра предполагала увидеть знакомый образ – её друживший с ней в жизни художник рисовал часто. Увы, изображения Софи Лорен на выставке я не нашла, зато долго простояла у двух портретов королевы Великобритании Елизаветы второй. Впечатлилась.

Пейзажи красот Италии и Франции понравились меньше, чем так называемая «анималистическая живопись» — хвостатые и усатые котики, котищи и котяры в образе средневековых вельмож и придворных дам. Большинство портретов котов были снабжены ироничными названиями в духе «Дама бальзаковского возраста, не потерявшая свежести»…

На мой взгляд, подписи тоже влияют на положительное восприятие образов. Они (подписи) весьма оригинальны и у других картин. Сын со мной согласился. Интересными показались портреты политиков, религиозных деятелей, актёров российских и зарубежных. Представлена была и серия графических работ автора. При желании, можно было и купить для себя работу маэстро, для этого надо было обратиться к устроителям выставки. Мы этого делать не стали. Зато часть видеоматериалов о художнике посмотрели. Говорят, что на открытие экспозиции художник прилетал в Сибирь.

Закончив просмотр и выйдя на улицу, сын предложил мне совершить пешеходную прогулку по этой части города, спуститься к набережной. Я приняла предложение, поскольку хотелось увидеть, что стало с отреставрированным домом Крутовских на улице Каратанова, охраняемым государством объектом культурного наследия середины XIX века. В особняке в своё время останавливался норвежский путешественник Фритьоф Нансен, писатели Антон Чехов и Владимир Короленко, жена Владимира Ильича Ленина — Надежда Крупская.

В «Путевых очерках» Антон Павлович Чехов, а он был здесь в 1890 году, написал: «На этом берегу Красноярск – самый лучший и красивый из всех сибирских городов… Не в обиду будет сказано ревнивым почитателя Волги, в жизни своей я не видел реки великолепнее Енисея». Это высказывание писателя широко известно и не раз цитируемо сибиряками.

Следующим летом — в июле 1891 года — Красноярск посетил наследник царского престола Николай Александрович Романов – будущий последний император России, совершавший кругосветное путешествие. Он тоже останавливался на отдых в этом доме.

В 1913 году на пароходе «Коррект» Нансен прошёл по Северному ледовитому океану в устье Енисея, спустился по нему до Енисейска и Красноярска, а потом совершил путешествие на поезде до побережья Тихого океана. 7 сентября 1913 года в дневнике путешественника появляется запись: «На правом берегу реки, против села Игарского (на 67 градусов 27 минут северной широты) мы впервые увидели несколько низких скалистых кряжей, едва возвышавшихся над песчаным берегом…» — ценное для историков упоминание о родном мне городе.

О посещении Романова, Нансена, Чехова, Короленко и других – на стенах отреставрированного особняка памятные доски. А внутри в нём… заведение, называемое «Питиё моё» — галерея вин и крепких напитков?!.

Заходить вовнутрь отпало всякое желание! Вот оно — «культурное наследие» в оковах «рыночной» экономики. Впечатление было испорчено. Надежда найти какой-то дополнительный факт в «Игарскую копилку» материалов о путешествии Нансена улетучилась. Я уже хотела вернуться в автомобиль, оставленный нами на стоянке у триумфальной арки, выросшей на месте той, что когда-то была воздвигнута для проезда цесаревича при его следовании в главный собор Красноярска, где его ждала встреча с горожанами.

Но сын, пытаясь исправить ситуацию к лучшему, предложил мне выйти на набережную, там, дескать, памятник почитаемому мной писателю Виктору Петровичу Астафьеву. Я нехотя согласилась. Памятник этот я не люблю – массивная почти четырёхметровая фигура в полный рост, установленная на бронзовом постаменте. Монумент выполнен московским скульптором Игорем Линевич-Яворским, победившим в объявленном в октябре 2009 года, накануне пятилетия со дня смерти писателя, конкурсе.

Тогда я с интересом следила за конкурсом. На нём было предложено для обсуждения шесть вариантов. Мне более всего импонировал проект Юрия Злоти, где писатель стоял в расположенной почти на земле лодке.

Молдаванин Юрий Злотя уже был известен как автор памятников Василию Сурикову и Андрею Поздееву. Некоторое время скульптор жил и работал в Красноярске. Астафьев при жизни присутствовал на открытии памятника Андрею Геннадьевичу Поздееву 27 сентября 2000 года. Говорят, во время войны подростки учились вместе в одном ФЗО (училище). Бронзовая скульптура художника с мольбертом и зонтиком, высотой в два метра и пять сантиметров, установлена прямо на земле, без всякого постамента, в проулочке у педагогического института на проспекте Мира – в многолюдном месте. И кажется, будто художник с нами — он возвращается в мастерскую после этюдов. У памятника Андрею Геннадьевичу Поздееву встречаются влюблённые, здесь часто останавливаются мамы с детьми. К нему можно прикоснуться, погладить его. Он запоминаем.

Узнаваемым был и Виктор Петрович в варианте памятника Злоти: запомнившаяся мне фигура писателя, черты его лица, близок образ. Согласна была и с мотивацией,  трактуемой скульптором: «Моя лодочка — это не только художественный элемент, это сакральный символ, аллегорический способ перехода с одного берега жизни на другой. И вот он, поэт и философ, в своем раздумье находится пока на этом берегу, чтобы вскоре оказаться на ином. Но мы, любящие его, в воображении своем задержали писателя, чтобы посоветоваться о самом главном, напоследок выяснить для себя смысл жизни, одним словом, пообщаться. Не возводить образ до культовой высоты, называя это монументальностью, а прикоснуться к вечному и родному…»

Но устроители конкурса сочли, что лодка станет привлекать к себе желающих бросить в неё скомканную пачку сигарет, обёртку от мороженого, либо пустую бутылку из-под пива.

Проект не был утверждён. В результате – еще один (кроме Владимира Ильича Ленина) – памятник – монумент, не вызывающий никаких эмоций, кроме как: «Каков гигант!»…

И вот, пересекая улицу Карла Маркса, мы движемся с сыном к набережной. Слева от нас перед зданием музейного центра на Стрелке — какая-то разрушенная кирпичная стена. Сын объясняет мне, что никто, дескать, ничего и не разрушал, наоборот, специально воздвигли. Это – инсталляция, объяснил он мне, — форма современного искусства, представляющая собой пространственную композицию, созданную из различных элементов и являющую собой художественное целое.

Да? Но увиденные часом ранее коты Никаса Сафронова для меня – более целостное художественное произведение, чем этот специально выбитый проём в стене.

Никакого вам «Дрим-вижина».

Я просто шарахаюсь от возникающих на моём пути справа нагромождений фанерных безликих стульев и ещё чего-то там, смутно напоминающего однотипные жилые дома. О, Боже! Тоже инсталляции! Как уже скорее пройти к памятнику писателю, виднеющемуся по-соседству с «пространственными художественными композициями»?!

Но у монумента возникает ещё один приступ коллапса – кто-то, взобравшись на многометровую высоту, вложил в ладонь писателя опорожнённую пивную бутылку!!!

Земляки, читатели, спешащие на работу в художественный музей работники, чиновники, как вам такая картина? Неужто никто кроме нас не заметил?

Неужели прав был писатель, написавший вот эти хлёсткие строки Эпитафии: «Я пришёл в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать Вам на прощанье»?!

Этот листочек вдова писателя обнаружила в столе, разбирая его документы. Немногим ранее в затеси «Прощаюсь…» Астафьев писал: «Прощайте люди! Умолкаю, слившись с природой. Я слышу новое зачатье жизни; дыханье жаркое, шёпот влюблённых… Я не хочу печалить их собою, дарю им яркий листик древа моего. И мысль последнюю, и вздох, и тайную надежду, что зачатая ими жизнь найдёт мир краше, современней. И вспомнит, может быть, да и помянет добрым словом, как Кобзаря, лежащего на берегу Днепра, меня над озарённым Енисеем, и в зеркале его мой лик струёю светлой отразится. И песнь, мной недопетая, там зазвучит».

Читайте Астафьева и становитесь чище!

Фото Алексея Гапеенко и из альманаха «День и ночь» март-апрель 2002 года.



Читайте также:

Leave a comment

Ваш адрес email не будет опубликован.