Астафьев и Игарка: хронограф событий
Файл 01
Виктор Петрович Астафьев в последние месяцы жизни написал свою биографию, озаглавив ее «Расскажу о себе сам». К сожалению, игарский период его жизни в ней мало освещён. Почти не упоминают Игарку и современные биографы писателя.
Игарка, её жители, увиденное – были не только частью его биографии. Они неизменно присутствовали в произведениях великого русского писателя, увековечившего таким образом и наш далёкий северный городок: строившийся в тридцатые годы прошлого столетия репрессированными и зеками, достигший мировой славы в период развитого социализма и пытающийся сохранить едва теплящуюся в нём жизнь в наши дни.
Поэтому я и решила прежде всего словами самого писателя рассказать о жизни его и его родственников в Игарке, о визитах в наш город и произведениях, в которых описывается и упоминается Заполярный город. И Игарка, её жители, читатели и местные власти были благодарны автору, в 1989 году ему присвоено звание «Почётный гражданин города Игарки». Писателю также присвоены звания «Почётный гражданин города Красноярска» в 1994 году и «Почётный гражданин города Чусового» в 1997 года, однако факт присвоения звания «Почётный гражданин города Игарки» многим биографам писателя не известен и в официальных его биографиях никогда ранее не упоминался.
О себе Астафьев говорил: «Меня часто спрашивают, как я стал писателем, что повлияло на такой поворот моей судьбы? Я думаю, что здесь три причины. Одна из них — Господь Бог сподобил меня родиться писателем. Вторая – это жизнь. Это драматические события в детстве. Ну, а третья – красота наших мест, которую сейчас губят, губят и всё погубить не могут». (Н.Кавин, интервью 23.01.1996 года «Мне повезло в жизни с учителями» альманах «День и ночь», Красноярск, 2002, № 7-8, стр.18)
В течение всей жизни не один раз возвращался писатель к мысли о том, что надо ему самому написать свою биографию. «Пишут все и врут, либо нажимают на жалостливые и выигрышные моменты: «тяжёлое детство», «солдат», «рабочий» и вот вам – писатель», — писал он своему собрату по перу сибиряку Николаю Волокитину. Несколько раз он брался за выполнение этой нелёгкой задачи, так появились очерки «Стержневой корень», «Подводя итоги», «Расскажу о себе сам». Неизменно во всех освещался и период жизни подростка в «обжитом им в детстве Заполярье». Неоднократно писатель признавался, что его «детские воспоминания, несмотря на трудное время, всё-таки остались удивительно светлыми». (Предисловие к книге «Васюткино озеро», Красноярское книжное издательство, 1985 год, стр.3).
По мере того, как происходило его становление в качестве писателя, не угасало стремление вновь вернуться в город детства: уточнить, или опровергнуть живущие в сознании воспоминания. И как только появлялась возможность, он приезжал в Игарку. Кроме его «детского» периода жизни с лета 1935 по август 1941 года известно о девяти его приездах в Игарку (в 1947, 1959, 1979, 1987, 1989, 1990, 1992, 1994 и в августе 1999 года).
Виктором Петровичем Астафьевым написано более двухсот художественных произведений, которые издавались более ста раз в двадцати восьми странах мира. Дважды издавались его собрания сочинений: в четырёх томах издательством «Молодая гвардия» (1979 -1980 годы), в пятнадцати томах издательством «Офсет» (Красноярск), в 1991 году вышли три тома шеститомного собрания сочинений в издательстве «Молодая гвардия». Ещё при жизни произведения Астафьева наряду с классиками русской литературы начали печатать в школьных учебниках. По произведениям Астафьева сняты художественные фильмы, им написано несколько пьес, которые успешно шли в российских театрах, по повести «Пастух и пастушка» поставлена опера «Верность», по повести «Царь-рыба» балет.
Известные художественные произведения Астафьева: рассказы «Васюткино озеро», «Гирманча находит друзей», «Захарка», «Жил на свете Толька», «Дикий лук», повести «Кража», «Последний поклон», «Царь-рыба», часть «затесей» (полный их перечень в конце очерка) базируются на игарском писательском материале. Некоторые реально существовавшие игарчане: директор детского дома Василий Иванович Соколов, учитель литературы Игнатий Дмитриевич Рождественский, хирург больницы Иван Иванович Сабельников, повариха детского дома тётя Уля Черных оказали влияние на становление подростка, развитие его литературных способностей.
Ещё в начале литературной деятельности Астафьева спросили, как возникают сюжеты его произведений: случайно, либо он их ищет в жизни. Астафьев ответил: «Сюжет – не грибы, и искать его для меня, например, дело бесполезное. Чаще всего сюжет, если можно так выразиться, сам меня находит…Мои сюжеты чаще всего приходят из воспоминаний, то есть из тех времён, когда я писателем не был и не знал, что я им буду, а, следовательно, и «сюжетов» искать не мог». (А.Макаров «Во глубине России…», стр.17)
Эти «Сюжеты» исходят из биографии писателя, и не последнее место в них занимает подростковое детство в Игарке.
Литературоведы часто называют художественную прозу Астафьева «исповедальной». Разумеется, что творчество Виктора Астафьева не исчерпывается произведениями, в которых элемент автобиографичности писателя преобладает, или сознательно подчёркнут. Бывало и так: какой либо рассказ начинался именно с игарского эпизода, а дальше, сюжет раскручивался и уводил писателя из детства во взрослую серьёзную жизнь, от детских ярчайших впечатлений — к актуальной социальной теме, жизнеописанию встреченного в зрелой жизни героя. Так, к примеру, начинается рассказ «Блажь» о княгине Вере Оболенской: «Как и всякий разбродно и пёстро читающий человек, с детства жил я двойной жизнью — земной и книжной. В земной — голодуха, очереди, смех и горе среди затурканных и замороченных людей, обретающихся по баракам. В книжной жизни — дворцы, мушкетёры, прерии, пиратские корабли, человеки-невидимки, разбойники, бесстрашные рыцари и, конечно, благородные дамы, из которых нарисуется одна принцесса такая ли распрекрасная, такая ли умная, пылкая и преданная, что образ непобедимый её на всю жизнь затаится на задворках памяти, сохраняется там в целости, в сохранности, не старея, не дурнея, не портясь, — этакая нетленная мумия памяти». (Астафьев В.П. «Благоговение», сборник затесей, стр.246)
Или, к примеру, рассказ «Посткриптум» начинается с эпизода: «Среди многих постыдных поступков, которые я совершил в жизни, более всех памятен мне один. В детдоме в коридоре висел репродуктор, и однажды в нём раздался голос, ни на чей не похожий, чем-то меня — скорее всего как раз непохожестью — раздражавший.
«Ха, блимба! Орёт как жеребец!» — сказал я и выдернул вилку репродуктора из розетки. Голос певицы оборвался. Ребятня сочувственно отнеслась к моему поступку, поскольку был я в детстве самым певучим и читающим человеком».
Не могу удержаться и не привести и начало рассказа «Мультатули». В нём тот же самый авторский приём, знакомое место действия – детский дом в Заполярье и неумолимая тяга к книгам подростка-сироты: «В далёком-далёком детстве на далёком-далёком Севере, в длинные заполярные ночи, читал я книги, какие мне посылала судьба, какие я мог достать, выпросить и даже украсть». (Астафьев В.П. «Благоговение», сборник затесей, стр.267)
Увиденное в детстве, жизненный опыт, полученный подростком, всю последующую жизнь напоминали о себе: умышленно и бессознательно вкраплялись в тексты даже тогда, когда события в рассказе происходили в диаметрально противоположной географической стороне. Так в скандально известном рассказе «Ловля пескарей в Грузии», говоря об уродуемой бульдозерами земле, писатель вставляет сравнение: «бесстыдно заголяют пёстренький летом, а зимой белый подол тундры». А в затеси, повествующей о приёме делегации народных депутатов СССР в посольстве нашей страны в Америке, описывая разгорячённых спиртным гостей, вновь возвращается к игарской теме: «Зал с зеркалами, люстрами, картинами, скульптурами напоминал уже конюшню, и в ней всюду что-то друг другу доказывали потные люди, словно блатные в Игарке тридцатых годов из Нового города тырились на блатных из Старого города». (Астафьев В.П. «Затеси», Красноярск, 2003, стр.405).
Виктор Петрович с присущей ему активностью и в реальной жизни откликался на многие «игарские» события. К 50-летию со дня рождения поэта Игнатия Рождественского, своего школьного учителя словесности, в 1960 году им написан очерк «Родной голос». Для издания книги «Мы из Игарки», автором которой, он, к сожалению, в школьные годы не стал, в 1988 году писатель написал вступление «Книга юных северян». Во время визита к нему в Овсянку Президента России Бориса Николаевича Ельцина наш земляк говорил о проблемах умирающего его города детства. И одно из четырёх родившихся по итогам поездки Президента поручений, касалось оказания практической помощи городу и его властям.
Возвращаясь из своей последней поездки в Игарку в сентябре 1999 года на борту теплохода следующего в Красноярск, Астафьев пишет одну из последних своих «затесей» — «Печаль моя светла». И она вновь об увиденном в родном городе. Примеров можно привести множество. Они зафиксированы и в основном тексте этого очерка.
Об Игарке писатель вспоминал в большинстве своих интервью, и не только о «детском» периоде его жизни. Характерный пример — интервью газете «Советская культура» 30 сентября 1989 года «Ложь – оружие слабых». Писатель, тогда депутат Верховного Совета СССР с горечью говорит о творящейся в стране бесхозяйственности, приводя примеры и по нашему городу: «И вот – 1989 год. Я плыву по Енисею – и картина та же, что и в 35-м. Только лесу на берегах куда больше. Если раньше он начинался ниже Ангары, то сейчас начинается почти от Красноярска. При этом хорошо видно, что много лесу свежего, нынешнего. Тем не менее, приезжаю в Игарку и читаю в «Коммунисте Заполярья», местной газете, что заготовленный лес сплавлен на сто процентов…»
Часть цитируемых здесь и ниже материалов взята мной не только из биографических очерков и интервью с писателем, но и из писем писателя. Готовя к изданию полное собрание своих сочинений в ноябре 1996 года, он пишет другу Валентину Курбатову: «Сейчас я как раз читаю письма, есть необычайно умные и серьёзные письма – свидетельства нашего времени». (Астафьев В.П. Нет мне ответа… Эпистолярный дневник 1952-2001, стр.632)
Действительно, его письма, изданные не только в собрании сочинений (тома 14 и 15), но отдельными книгами, опубликованные уже после смерти писателя, стали богатейшим материалом для всех, кому интересно творчество писателя. Вот и мы, попытавшись рассказать об игарском периоде в жизни нашего земляка-писателя, в основном, опирались на строки самого Астафьева, а если цитировали его исследователей, упоминали созданные им произведения, то лишь в части, касающейся только нашего города.
Подводя некий итог, скажу, что наш город связан с писателем прочными узами, и воспринимать его биографию без «стержневого корня» — Игарки – нельзя.
Судите сами.
1924 год
1 мая. В большом селе Овсянка, что на берегу могучего Енисея, в семье Петра Павловича (05.01.1901-03.09.1979) и Лидии Ильиничны (1901-1931) Астафьевых, в бане, при свете лампы, в ночь на 2 мая 1924 года родился сын Виктор, будущий известный российский писатель.
«…Папа мой был темпераментом награждён от отца своего и быстренько изладил маме двух девочек, но те не выдержали бурной жизни в мазовском доме и умерли маленькими, и я по сию пору не знаю, скорбеть ли по ним иль радоваться, что Бог их прибрал во младенческом возрасте. Однако я всю жизнь ощущал и ощущаю тоску по сестре и на всех женщин, которых любил и люблю, смотрю глазами брата. И они каким-то образом всегда это чувствовали, старались заменить мне сестёр…
Но вот пришла пора и мне родиться. В доме гульба, дым коромыслом, и мама ушла рожать в баню, благо это была одна из первых «белых» бань в деревне, и всё завершилось благополучно.
… Я был первым на всю деревню Виктором. Федек, Петек, Серёжек, особенно Колек и Иванов дополна, а Виктор один.
… крёстными у меня были сестра мамы Апраксинья Ильинична и юный брат отца Василий Павлович». («Стародуб. Астафьевский ежегодник. Материалы и исследования. Выпуск 1», Автобиография стр.11, 12)
1920 год
22 августа. В городе Чусовом (ныне Пермского края) родилась Мария Семёновна Корякина, ставшая в 1945 году женой Виктора Петровича Астафьева, российская писательница, ветеран Великой Отечественной войны, член Союза писателей России. Она дважды была с мужем в Игарке, неоднократно встречалась в игарчанами в Красноярске, передала в дар Игарскому краеведческому комплексу «Музей вечной мерзлоты» личные вещи писателя, вместе с сыном Андреем дала согласие на присвоение Игарской средней школе № 1 имени В.П.Астафьева. Умерла 16 ноября 2011 года в Красноярске, похоронена в Овсянке вместе с мужем и дочерью Ириной.
Ранние годы детства (1929 год)
«Я всё-таки склоняюсь к мысли, что литератором, как и музыкантом, рождаются. Писать я начал поздновато, в 28 лет. Но способность к сочинительству обнаружилась чрезвычайно рано, в четыре-пять лет. За этот талант бабушка Катерина Петровна звала меня «хлопушей», что по-сибирски означает «вруша». Признаюсь: всякий раз происходил настоящий спектакль, когда я с упоением врал вернувшись из леса или с пашни. Аплодисментов, конечно, не было, но случалось, за враньё просто-напросто пороли. Уверен, не было бы войны, на дюжину лет раньше начал бы писать. И стал бы совершенно иным литератором». (Карапетян Г. «Верность своей земле», интервью с В.П.Астафьевым, газета «Красноярский рабочий» 29 апреля 1984 года)
Маленький Витя Астафьев приобщается к рыбалке. «…в пруду около мельницы всегда водилось много рыбы. Я там пятилетним мальчишкой добыл своего первого хариуса, и с тех пор погиб, как человек, стал рыбаком на всю жизнь».(Кавин Н., интервью 23.01.1996 года «Мне повезло в жизни с учителями» альманах «День и ночь», Красноярск, 2002, № 7-8, стр.17)
«В дырявых обутчонках, когда и вовсе босиком, сразу после ледохода, обжигаясь подошвами об ледяную стынь, бывало, и между нагромождённых льдин сидел возле закинутой удочки или животника и ждал удачи. Бывало, бабушка найдёт меня, поджавшего ноги под зад, чтоб теплее было, посиневшего, дрожащего, с примёрзшей к нижней губе белой соплей, и запричитает: «Да тошно мне, тошнёхонько! Погибат, околеват на берегу и погибнет, околеет, видно. Озевали ребенка, изурочили…» — и силой меня домой тянет, продолжая высказываться в том духе, что пропащий я человек, что ничего путного, то есть настоящего хозяина из меня не получится, буду я вечным пролетарьей и бродягой скитаться по свету с удочкой и ружьём, добывая ненадёжное пропитание». ( Астафьев В.П. «Вечно живи, речка Виви», Собрание сочинений в 15 томах, том 12)
1931 год
8 июля. В селе Овсянка Арестованы «за создание контрреволюционной организации» и помещены в Красноярскую тюрьму дед Павел Яковлевич (1880 — 1939), отец Пётр Павлович (1901-1979) и дядя Василий Павлович Астафьевы (1914-1943). «Мода была у властей такая – старших в семье всех посадить в тюрьму. Вот всех и пересадили. В ту самую, которая стоит сейчас напротив издательства «Офсет». («Главным событием для России была война», газета «Красноярский рабочий» 8 мая 2007 года, интервью В.Пырха с В.П.Астафьевым.)
«Почти во всех деревнях, которые превышали сто или двести душ, обязательно такая организация заводилась. И потом, когда люди уже были высланы в Игарку, там ещё продолжали «разоблачать» контрреволюционные организации. Всё это, конечно, был блеф». (Астафьев В.П. «О повести последний поклон». Беседу вел Н.Кавин Красноярск-Санкт-Петербург 07.01.1998, журнал «День и ночь», 2002, октябрь – декабрь № 7-8, стр.18)
Мать Виктора нанималась на подённые работы, пилила и продавала дрова, готовила в тюрьму передачи заключённым мужу и свёкру.
12 июля. В семь лет Виктор потерял мать – плывя с очередной посылкой в Красноярск, Лидия Ильинична Астафьева утонула в Енисее прямо напротив родного села Овсянки, зацепившись косой за основание боны. «В.П.Астафьев никогда не привыкнет к этой потере. Всё ему «не верится, что мамы нет, и никогда не будет». (Бриксман Т.Я. «Виктор Петрович Астафьев. Жизнь и творчество». Библиографический указатель, 1999, стр.16)
Уже, будучи сам в пожилом возрасте, Астафьев признавался: «Жизнь дала мне много «смертного» материала, начиная от детского потрясения – смерти матери. Нашли её на девятый день страшную, измытую водой, измятую брёвнами и камнями». (Астафьев В.П. «Нет мне ответа… Эпистолярный дневник 1952-2001», стр.241, письмо В.Я.Курбатову от 14.06.1976 года)
Виктора берут на воспитание дед и бабушка по материнской линии — Екатерина Петровна и Илья Евграфович Потылицыны.
25 ноября. Отец Виктора — Пётр Павлович и житель Овсянки Дмитрий Петрович Фокин в городе Иркутске приговариваются к пяти годам тюремного заключения, отец для отбытия наказания был направлен на строительство Беломоро-Балтийского канала, вернулся досрочно через два с половиной года после окончания стройки. (Астафьев В.П. «Нет мне ответа… Эпистолярный дневник 1952-2001», стр.450)
По другим данным – приговор от 1 апреля 1932 года.
Деду заменяют пять лет тюрьмы ссылкой в Игарку, куда уже выслана его жена с семьей и отец.
1932 год
1 сентября. Виктор Астафьев поступает в первый класс Овсянковской школы, расположенной в его же доме: «Свою сознательную детскую жизнь я прожил в Игарке. Но читать начал ещё в родной деревне Овсянка восьми лет от роду, придя в первый класс сельской школы». (Астафьев В.П. «Мне повезло в жизни с учителями», интервью. Записал Н.Кавин, Красноярск 14.03. 1995, журнал «День и ночь» 2002 год октябрь – декабрь, № 7-8, стр.18)
Астафьев рано приобщился к литературе: «Первое, что я услышал в жизни, — это «Кавказский пленник» Льва Толстого. Затем «Дед Архип и Лёнька» Горького. Их нам читал вслух сельский учитель, и с тех пор я не перечитывал, и не буду перечитывать, потому что есть ощущения, с которыми нельзя расставаться, которые человек должен сохранить, как драгоценный подарок». (Карапетян Г. «Верность своей земле», интервью с В.П.Астафьевым, газета «Красноярский рабочий» 29 апреля 1984 года)
Раскулачен и выслан в Игарку сельский мельник Яков Максимович Астафьев – прадед Виктора. Вместе с ним в ссылку отправилась и жена деда Мария Осиповна Астафьева с приёмными детьми.
«При выселении собралась на берегу вся деревня, вой стоял над Енисеем, выселенцам несли кто яичко, кто калач, кто сахару кусок, кто платок, кто рукавицы». («Последний поклон», глава «Бурундук на кресте», Собрание сочинений в 15 томах, том 4, стр.337)
«…Бабушка из Сисима со всей оравой попала на пересылку в Николаевку.
… Во главе мазовской оравы, где нет ни одного трудоспособного человека, и таких семей здесь большинство, — Мария Егоровна. Расположились удобно, в трюме, и ехали ладно до Енисейска и Подтёсово. Там на пароход ввалилась орда пролетариев под названием «ирбованные» и подняла хай — как так, вражеский элемент расположен с комфортом, а сознательные советские трудящиеся загибаются на палубе.
Вытряхнули Марью Егоровну, вытряхнули из трюма вместе с помешавшимся стариком и ребятишками. Попали они табором за пароходную трубу. Пароход отапливали дровами, и, хотя на трубе была решётка, мелкие уголья вылетали наружу, падали на половики, одеялья, одежонку, которыми были укрыты спящие Мазовские. Бабушка обирала пальцами уголья, и, когда пароход пристал к берегу возле Чёрной речки на карантин, брюшки её пальцев были сожжены до костей.
Всё это и дальнейшая судьба Марии Егоровны и детей Мазовых описаны в «Последнем поклоне», «Краже», в рассказах, и повторяться нет надобности. Скажу только, что Мария Егоровна полной мерой изведала муки за чужую семью, за верность и преданность семье…» («Стародуб. Астафьевский ежегодник. Материалы и исследования. Выпуск 1», Автобиография стр.14)
В Игарку прибывают сосланные родственники Виктора — Астафьевы: ста двухлетний прадед Яков Максимович, бабушка Мария Егоровна (бабушка из Сисима), дядьки Иван (1918-1942), Василий (1914-1943), Алексей (1919-1933) и новорождённый сын бабушки Николай.
Яков Максимович Астафьев (1829-1932) родом из Каргопольского уезда Архангельской губернии, старообрядец». (Собрание сочинений, том 2, стр.323). Был поводырём слепой бабушки… Освоил мельничное дело и заработал денег, которые зашил в драную меховую шапку, и бросал её где попало, чтобы капитал не украли… Построил на краю села (Овсянка) избушку, пазы между брёвен глиной мазаны.
«Сам же я прадеда Мазова и прабабку Анну не помню, знаю, что прабабка похоронена на Усть-Мане, а прадед в Игарке, куда он угодил в ссылку, когда ему было уже за сотню лет. Могилы обоих в свалке тех лет потеряны и забыты». (В.Астафьев «Подводя итоги», «Проза войны», том 2, стр.462)
«И вот явилась бабушка с детьми в Игарку. Комендант, как её увидел, так за голову схватился: куда всех разместить? … одна вшивота крестьянская, выводки целые».
Игарка 30-х годов в описаниях В.П.Астафьева
«Игарка в тридцатых годах почти сплошь состояла из переселенческих бараков. Среди первых опытных двухэтажных бараков, строенных на мерзлоте, был и барак номер два, хорошо мне известный, в нём жил мой дедушка с семьей. Этот барак, как и все другие, мылся, белился, подметался поочередно. У входа в барак были вбиты две длиннющие железяки скоблилки, лежали голики и веники (не на привязи, как нынче). В самом бараке ни росписей, ни художеств, а ведь в силу климата ребятишкам зимами приходилось играть в бабки, в чику, в прятки, в чехарду под лестницами. Дрались, конечно, парнёчки, выражались, покуривали в тёмных углах, но чтоб сорить Боже упаси! Любой житель барака мог натыкать тебя носом в грязь. Вдруг раздавался вопль: Дзюба идёт! и ребятишки кто куда, пряча на ходу серебрушки, бабки, окурки, палки. Дзюба Николай Охремович был старостою барака. Гроза! Власть! Я не помню, чтобы он кого-нибудь стукнул, достаточно было его появления. Иногда Дзюба останавливался, нюхал табачное облако, выуживал какого-нибудь огольца из-под лестницы и держал его на весу за ухо минуту-другую, выразительно при этом глядя жертве в глаза. Орать не полагалось, потому что на крик нагрянут родители и добавят, если уж сам Дзюба Николай Охремович тебя наказал, значит, и разбираться нечего, значит, заработал, значит, получай сполна за непотребное дело». (Собрание сочинений в 15 томах, том 12, Публицистика, «Пакость», стр.346)
«Двухэтажный деревянный дом. Казённый. С перекошенными рамами, крашенными густой бордовой краской, двери, крашенные в тот же цвет, распахнуты. От двух дверей два крыльца с вынесенными вперёд стенками. Сверху на бревенчатые выносы набиты доски с уже вышарканной задами краской. Доски крыльца служили людям вместо скамеек, и на скамейках этих в летнюю пору любили посидеть мужики, покурить табаку. Пойдёт человек в галошах на босу ногу в общественный туалет, один на четыре барака, он о восьми или десяти дырках, в телогрейке, накинутой на исподнее, в шапчонке, мятой кепке, кто и голоухим. На обратном пути непременно присядет на крыльцо, задумчиво глядя на реку, вдаль, скрутит цигарку. К нему молча подсаживается другой, третий облегчившийся жилец барака, в домах-то, даже двухподъездных, туалеты свои, непродуваемые, на висячие замки запирающиеся.
И снова бледный свет или отражение света, неслышное тепло или отражение тепла, слабое его парение. В окнах красными мушками обвешан ванька-мокрый, осыпается бутон герани, но два других уже многопёрстно набухли, распёрты плотью.
Должно быть, это в Игарке. Только там я видел такие дома из бруса, с перекошенными рамами, с вынесенными брёвнами крыльца, и только там, в Заполярье, бывает это слабое, ласково-печальное тепло при бледном желтоватом свете. И мне видится; я сижу между двумя молчаливыми мужиками, с похмелья хрипло и мокро кашляющими, отплёвывающими горькое мокро за стенку крыльца, на смирную и бледную заполярную траву. Сижу, молчу средь незнакомых мужиков, и они меня не прогоняют, но и курить не предлагают. В ту пору детям ещё ни курить, ни пить не давали, а вот за грязное слово по затылку вмазывали.
Посидел, помолчал, поднялся, ушёл. Мужики молча смотрели мне вослед»… («Из тихого света. Попытка исповеди», Собрание сочинений в 15 томах, том 13, стр.714)
«Заполярный порт, бараки, общежития, очереди у магазинов, шумные толкучки, вербованные, переселенцы, ссыльные и освобождённые. Все в куче и всем работы по горло, и ещё много-много недостаёт. Недостаёт тетрадей и карандашей в школах; недостаёт преподавателей и воспитателей; радиорепродуктор – редкость; кино – раз в неделю, да и то лента рвётся на самом интересном месте; на лесобиржах, на морских причалах работа идёт вручную; семьи живут кучно: комната на семью – уже комфорт; транспорта для горожан никакого нет, зато снега зимой, а летом гнуса дополна. Но живут люди, работают, веселятся по праздникам, обзаводятся потихоньку, строят школы, больницы, детсады, клубы, появляются машины, овощи – отступает цинга. Всё это, разумеется, не в один мах, не по щучьему веленью, как в иных наших книгах, а в трудностях и лишениях, в тяжёлой работе, порою непосильной работе.
И в результате появляются не только машины и дома, но и люди со своим жизненным укладом, со своей моралью, языком и одеждой.
В ту пору танцы, особенно «барские» — бальные или другие, презирались, фискальство, слюнтяйство, трусость преследовались, среди мальчишек смертным боем. Появился и буквально хлынул в народ жаргон и соответствующие ему манеры. Тогда были и «стиляги», но другого сорта. У них всё было наоборот: брюки, чем шире, тем шикарней, рубахи расстёгивались настежь, валенки и сапоги загибались до предела, песни были не «импортные». А свои – «Мурка», «Гоп со Смыком», «Далеко из Колымского края», «Колокольчики-бубенчики» и т.д. И пили тогда не коньяк и коктейли, а водку или брагу». (В.Астафьев «Нет, алмазы на дороге не валяются», «Посох памяти», стр.36-37)
Первым умер в Игарке от цинги прадед. О судьбе прадеда в главе «Бурундук на кресте» в повести Последний поклон»: «Яков Максимович скончался в Игарке от цинги в первую же зиму. В ошкуре штанов, которые он упорно не снимал со дня высылки, были обнаружены и выпороты три золотых царских рубля, завёрнутых в клок литой церковной бумаги. На клочке химическим карандашом были нацарапаны едва уже различимые каракули: «Пашка! Ети деньги мне на похороны! Не проигрывай их, стервец!»
Бабушка из Сисима, измученная семьёй, больным и одичавшим стариком, напуганная грозными приказами насчет ответственности за утаивание горячего и холодного оружия, также ценных бумаг, жемчугов, алмазов, рубинов и прочих драгоценностей, отнесла три золотых рубля в комендатуру.
Яков Максимович был похоронен в казённой могиле на так полюбившийся ему казённый счёт, и могила его первой же весной потерялась в лесотундре.
Мария Егоровна Астафьева, жившая во втором бараке на окраине нового города Игарки «часто и с благодарностью вспоминала коменданта, который не дал загинуть многим спецпереселенцам в первую страшную зиму – постоянно ходил по баракам, помогал словом и делом, не щадя себя, выполняя свой долг и проявлял человечность к людям, кои на заботу о них и доброту отвечали еще большей добротой и самоотверженным трудом, иначе городу было бы не устоять, люди вымерли бы от цинги и бесправия». ( Письмо на Игарскую студию телевидения, Собрание сочинений в 15 томах, том 14, стр 43)
1933 год
2 декабря. Дядя Виктора — Алексей Павлович Астафьев умер в Игарке в возрасте 15 лет, причина смерти – туберкулёз костей. «Мучительно и долго боролся за жизнь один из сыновей деда Павла горбатый Алёша, но на горбу у него открылся свищ, и он пал, приняв все муки, какие уготовила судьба ему, и без того несчастному человеку. Остальных Мария Егоровна сохранила, сберегла, прежде всего, в люльке привезённого в ссылку сыночка своего, Николая».
1934 год
Вернувшись с Беломоро-Балтийского канала, отец женился на бирюсинской женщине Таисии, из большой семьи Черкасовых, младше его на 11 лет. «И сначала мы жили в посёлке Лиственном, затопленным нынче Красноярским водохранилищем, затем переехали в посёлок Сосновку, что стоит вверх по Мане-реке, впадающей в Енисей в пяти верстах от нашего села». (Астафьев В.П. «Сопричастный», «Посох памяти, стр.21-22).
1935 год
Лето. Приезд семьи Астафьевых в Игарку: отец Петр Павлович, мачеха Таисья Ивановна (1912-1996), Виктор и сводный брат Николай: «...отчалили на заработки в Игарку». (Астафьев В.П. «Сопричастный», «Посох памяти», стр. 22).
В повести «Так хочется жить» описано плавание на пароходе до Игарки в те времена. В повести «Последний поклон» в главе «Бурундук на кресте», «Карасиная погибель», как встретила мальчика Игарка.
«Первый раз в северную сторону я плыл на пароходе «Ян Рудзутак», который и до того, и после переименовывался ещё не раз, дни свои окончил под именем «Мария Ульянова». («С карабином против прогресса», Собрание сочинений том 12, стр.292)
«Прослышав о диких заработках, какие огребали жители знаменитого города Игарки, не умеющий унывать мой папа и младая годами и умом мачеха решили двинуть в Заполярье, откуда изредка приходили письма, торопливо писанные дедом Павлом. Папа мой ещё в молодости плавал на Север, под Гальчиху, — рыбачить, шибко разжился тогда деньгами и в успехе нынешнего предприятия не сомневался, твёрдо веруя, что сделает жизнь нашей семьи зажиточной, радостной и докажет ещё этим овсянским гробовозам, как он разворотлив, предприимчив и не зря носит «масло в голове»…
Уплывали почему-то рано. «От сглазу», — как потом догадался я. На реке ещё клубился, а под ярами сугробно лежал туман. Было холодно, сыро и одиноко…
По дороге в Игарку без приключений у нас тоже не обошлось. Папа кутил, угощая огурцами из кадок дружков, коих он заводил мгновенно и в любом месте. Я попеременке с мачехой, когда пароход останавливался брать дрова, отправлялся за кедровыми шишками и ягодами. На большом Медвежьем острове, заслышав гудок, который имеет свойство дугой перегибаться над островами и откликаться на протоке, я и ещё какой-то парнишка ударились бежать в иную от парохода сторону. И чем сильнее, чем заполошней ревел пароход, тем стремительней мы летели вглубь острова. Почуяв совсем уж глухую, темную тайгу, рванули мы обратно и были схвачены матросами. Они на ходу поставили нам компостеры сапогами в зад, побросали в шлюпку и устремились к пароходу, который из-за нас задержался на полчаса, — папа многие годы корил меня тем, что «высадил» тогда тридцатку штрафу. Но я не верил ему уже ни в чём и насчёт тридцатки сомневаюсь по сею пору…
Приехавший на игарскую пристань встречать нас на подводе — так телеграммой велел папа — дед Павел вытаращил свой единственный глаз, и мне даже показалось — глаз у него завращался колесом — так поражён был дед явлением семейства старшего сына. Когда из двух кадушек выловлено было пяток раскисших шкур от жёлтых огурцов, плавающих в мутном рассоле, дед и глазом вращать перестал. Усы его, воинственно острые, обвяли, понял дед, что мы явились не только без имущества, но и без копейки денег в его барачную комнатёнку, где и без нас народу было завозно.
Однако дед Павел был человек разворотливый, находчивый и быстренько пристроил моего папу на упущенное «по дурости» золотое место продавца в овощном ларьке. Следом за папой и мачеху сбыл дед, меня же подзадержал, учуяв рыбацкой страстью подточенную душу и поняв, что такого незаменимого покрученника ему не сыскать во всей Игарке.
В середине зимы бабушка из Сисима заставила меня навестить папу, чтоб он вовсе не позабыл о родном дите, надеясь потихоньку, что родитель подсобит мне деньгами, купит чего-нибудь из одежонки, потому что щеголял я в обносках дядьёв.
В больших старых валенках, в заплатанной тужурке сельского образца, в драной шапке я мог своим видом оконфузить, подвести перед публикой блистательного родителя. Да куда денешься? Свои люди! Как ни был занят папа, всё же заметил меня, мимоходом сунул рубль «на конфетки», велел приходить потом — дальше ему со мной вращаться было недосуг. Моментально мы были отторгнуты друг от друга бурным ходом торговли. «Э-эх, всё у меня не так, всюду лишний, никому не нужный… В леса уйти бы, одному жить, но скоро морозы грянут, а в здешних лесах и летом-то не больно сладко жить-существовать.
Скоро овощной ларёк закрылся — овощи ли все проданы были, проторговался ли папа — не знаю. На неопределённое время пути наши вовсе разошлись, мы потеряли друг дружку из виду. Как-то дядьки-гулеваны занесли слух, что папа мой пристроился работать в парикмахерскую горкомхоза, и я заключил, что дела родителя совсем плохи — стричь он мог деревенский, неразборчивый люд под какую-то самолично изобретённую «польку-бокс», брил лишь самого себя, да и то по нервности характера резался, резать же себя — одно дело, и совсем другое — пластать клиентов, пусть даже клиенты те ко всему привычные, все невзгоды перетерпевшие игарские жители-заполярники.
К той поре, как двинуть по своей доброй воле нашей доблестной семейке в Заполярье за фартом и мне «открыть» своего второго деда, всё у него уже образовалось: Вася и Ваня работали на лесобирже, Костька (в действительности сына звали Николай)— родной сын бабушки из Сисима — ходил в школу, дед рыбачил либо играл в карты в бараках вербованных сезонников, «сяма» служила домработницей у доктора Питиримова. Вся остальная семья спала, впаянная мёртвыми телами в непробудную вечную мерзлоту». («Последний поклон», «Бурундук на кресте», Собрание сочинений, том 4, стр.349.354, 358, 359-360, 363)
«Охотиться, таскаться с ружьём я начал рано, в 1935 году», — писал он о себе. (Собрание сочинений, том 1, стр.283)
«Меня с детства окружала прекрасная сибирская природа». («Пересекая рубеж, ответы журналу «Вопросы литературы», Собрание сочинений, том 12,стр.218)
Фото: из архива Григорьева В.Г., Гапеенко А.В., краеведческого комплекса «Музей вечной мерзлоты», фотоальбома «Рожденный Сибирью».
Астафьев и Игарка: хронограф событий
- Всё начинается с детства
- На севере вырос, среди холодов…
- Снова увижу Сибирь. Рад безмерно
- Страсти по «Краже»
- В Сибирь за «Царь-рыбой»
- Как известный писатель Астафьев стал знаменитым
- Виктор Астафьев: Я уже лучше стал
- Виктор Астафьев: История рассудит и нас, и Ельцина, и время
- Опустела, обессилела карта нашей литературы
