И во время моей юности телевизионщики были любопытствующими. Но это их желание раскрывать «тайны звёзд», выдавая узнанное в эфир, было хотя и настойчивым, но более интеллигентным, чем сегодня.
У повести Виктора Петровича Астафьева «Кража» складывалась трудная судьба. Она долго не могла дойти до читателя. Редакторы новомодных литературных журналов под любым предлогом искали повод оттянуть её публикацию: слишком острые социальные проблемы она обнажала. Небольшое по объёму художественное произведение писалось четыре года – с 1961 по 1965. Четырнадцать раз бессменная машинистка – жена автора — Мария Семёновна перепечатывала исправленные варианты, но рукопись так и не становилась книгой.
Теперь уже известно, что впервые рискнули опубликовать «крамольную» прозу – не москвичи, а сибиряки. Новелла начала печататься в альманахе «Сибирские огни» (г.Новосибирск) с восьмого номера за 1966 год.
Но настоящей сенсацией восприняли появление повести в Игарке. Под вымышленным городом «Краесветском» явно угадывался наш Заполярный город конца тридцатых годов: узнаваемыми были улицы, дома, главное предприятие города – лесокомбинат, гидропорт, уникальная протока. Где ещё, кроме как в нашем городе есть Волчий и Медвежий лога, делящие город на части?! Где так радуются приходу первого пассажирского парохода после долгой зимы?! Казалось, что ещё недавно по городским улицам сновали подростки, затеявшие эту кражу. Кем они стали спустя три десятка лет? Дискуссия захватила все возрастные слои населения.
С 1964 года в Игарке существовала своя студия телевидения: информационные выпуски новостей, тематические передачи с широким привлечением населения, концерты, КВНы – всё шло в прямом эфире и транслировалось только на сам город с его пятнадцатитысячным населением. Журналисты, редакторы, режиссёры – коллектив студии был творческим, отваживались даже на постановку телевизионных спектаклей. На «летучке» в отделе художественных передач и решили, что одну из передач, а, возможно, и целый цикл, посвятить повести «Кража», истории её создания, персонажам, автору.
О том, какой ответ прислал Виктор Петрович из Вологды на обращение игарчан, я знала давно. Вначале прочла его в предпоследнем томе 15-томного собрания сочинений писателя (стр.42-45), а потом в эпистолярном дневнике. Правда, в первом случае под возможной датой письма указывался 1968 год, что, на мой взгляд, не соответствовало действительности. А в эпистолярном дневнике была проставлена иная дата – 1974 год.
Теперь, когда в Красноярском краеведческом музее в личном фонде Виктора Петровича Астафьева отыскался подлинник письма телевизионщиков, можно всё установить точно: скорее всего, ответ был датирован декабрём 1974 года, или самым началом следующего 75-го. Писали игарчане своё обращение 22 ноября 1974 года.
И, наконец, мы воедино можем прочесть, о чём спрашивали писателя журналисты, и какой ответ получили.
«Уважаемый Виктор Петрович! Наша студия задумала передачу – разговор на экране о вашей повести «Кража». В передаче будут заняты школьники, прочитавшие повесть. И если нам удастся – с Вашей помощью! – отыскать кого-либо из живых, или даже уже мёртвых прототипов. Вот нашли вашего брата Владимира Петровича Астафьева, который также воспитывался в детском доме. Познакомились и с сестрой – Галей Бураковой. В городе есть старожилы, читавшие повесть. Используя их воспоминания можно воссоздать картины жизни довоенной Игарки.
Экземпляры Вашей юбилейной книги с «Кражей» раскуплены полностью. Простите за комплимент, но в литературе о нашем городе нет лучшего памятника прошлому Игарки. Дух, колорит книги первичен здесь, на месте описанных событий.
Места узнаются легко. Четвёртая школа стоит на месте, здание прежнее. Здание детдома сохранилось. Старая часть города почти не тронута. А вот кладбище, описанное Вами, давно не существует. Не существует ни одной зоны, лишь гнилушки, ржавая проволока да битое стекло напоминают о бывших лагерях. И всё это поросло лесом.
Город расстроился. Там, где протока впадает в главное русло, возник целый микрорайон кирпичных и крупно-блочных домов. Лесокомбинат значительно расширил свои площади. Продлились сроки навигации. А вот «иностранцы» уже 5-6 лет не ходят в Игарку.
Виктор Петрович! Если у Вас есть возможность выкроить время из плотного писательского расписания, напишите нам письмо.
Как складывалась книга? Насколько события подлинны? Кто прототипы героев? Толя Мазов – автор? Ибрагим — существовал ли он в действительности? Ступинский? Наконец, сам Репнин? Реальное ли это лицо? Как сложилась судьба некоторых прототипов, если Вам известно?
Мы надеемся здесь отыскать живых очевидцев. Многих, конечно, нет. Одни уехали, другие умерли. Недавно умерла в возрасте 85 лет повариха детдома. Она помнила Вас.
В городе есть любители-краеведы, бережно хранящие материалы, документы прошлых лет.
В «Краже» есть сцена встречи первого парохода. Теперь, конечно, всё происходит не в таком накале, но традиция сама по себе осталась…
Зина Кондакова… В подшивке местной газеты мы отыскали подобный случай. Многие детали, характеры наводят на мысль, что книга почти документальна и изменены лишь фамилии и имена.
Читается повесть на одном дыхании. И, разумеется, она интересна всем возрастным категориям читателей.
Итак, напишите нам.
Поскольку мы считаем Вас нашенским, сибирским писателем, ведь здесь прошло ваше детство, — потому интерес к вашим книгам особый, пристальный.
С уважением – Редактор Игарской студии телевидения – Е.Тепляков»
Евгений Павлович Тепляков — на этом фото, взятом из коллекции фотографий Людмилы Вокаревой, работавшей вместе с ним на телестудии. Подпись под снимком на сайте «Одноклассники»: «Поэт, гитарист, интересный человек». «Женя всегда был душой компании. Талантливый исполнитель (ученик Иванова-Крамскова) и сочинитель, остряк и объект пристального внимания компетентных органов» — пишет в комментариях ещё одна сотрудница студии, режиссёр Лидия Литвинцева. Я бы добавила: замечательный журналист, выполнивший главнейшую задачу побудить интереснейшего собеседника (в данном случае Виктора Петровича Астафьева) раскрыть «тайну» создания повести. Благодаря находке подлинника письма журналиста, мы имеем возможность не только заглянуть в Игарку 70-х, но и прочесть первую реакцию читателей на повесть, а из полученного ответа — в подробностях от автора узнать, как, в каких условиях писалось произведение.
Виктор Петрович Астафьев был в творческой командировке в Игарке в самом начале своей писательской деятельности в августе 1959 года и совсем недолго. Так случилось, что он получил телеграмму о зачислении его на высшие литературные курсы и должен был отправиться в Москву на учёбу. В следующий раз он смог приехать в Заполярье только в 1979 году на золотой юбилей города. Его встреча с сотрудниками телевидения – на главном снимке очерка.
Вот такой я помню полученную впервые в библиотеке «Кражу». У некоторых было Красноярское издание книги, выпущенное в серии «Писатели на берегах Енисея», кто-то передавал по цепочке журнальный вариант повести. Книгу игарчане читали, действительно, с особым интересом. В городе «ходило» лишь несколько экземпляров, в библиотеках были очереди на прочтение. Редко кому удавалось купить книгу в собственность, в единичном количестве они продавались на общегородских мероприятиях – слётах, конференциях перед их началом.
Описанные в повести события горячо обсуждали, зная, что детский дом расположен на втором участке, старались определить, каким путём шли ребята на кладбище мимо здания городского Совета, где была баня, милиция, магазин «Крыса».
Почему-то не откликался и не рассказывал подробностей происходящего никто из воспитанников детского дома. Но те, кто помнил Витьку Астафьева с характерным припухлым глазом, который был у него с детства, с восторгом восхищались: «Да, это он».
В той же самой коллекции фотографий краеведческого музея я нашла фото мамы редактора молодёжных передач студии телевидения тех лет Ларисы Васильевны Голубь – Ани Старанчуковой. Поинтересовалась у коллеги – знала ли её мама в детстве Астафьева.
Лариса Васильевна не только подтвердила это, но и переслала мне свои воспоминания о писателе, опубликованные в сборнике «Уроки Астафьева»: «Начало 70-х годов. Игарка. Как-то прихожу домой и приношу три книги, только что купленные в магазине. Среди них сборник повестей В.П.Астафьева из серии «Писатели на берегах Енисея». Меня встречает мама и, так как сама любит читать, не дожидаясь, когда я разденусь, берёт книги и уносит их в комнату, чтобы посмотреть, что же я принесла на этот раз. Пока снимаю пальто, до меня из комнаты доносится её голос:
— Это кто же? Витька Астафьев? Ну, точно! Витька Астафьев!!!
Я к тому времени уже кое-что читала у Астафьева, знала о нём, и меня очень удивило, с чего это вдруг моя мать так панибратски называет этого большого писателя. Оказывается, открыв книгу, она, прежде всего, увидела портрет автора и сразу же признала в нём мальчишку, с которым училась вместе в игарской начальной школе № 2, что когда-то располагалась в деревянном двухэтажном здании по улице Горького. Узнала по глазам, а точнее даже по правому глазу, чуть припухшему уже тогда в школьные годы. Она не на шутку разволновалась от такой неожиданной встречи, и радости её не было предела:
— Так, значит, он стал писателем?! Кто бы мог подумать – такой был озорной мальчишка! А, впрочем, кто тогда не был озорным…
Позднее их школьные пути разошлись. Витю Астафьева определили в детдом в старой части города, и он стал учиться в другом месте. Мама же, тогда Аня Старанчукова, попала во вновь построенную школу № 9 в новой части города. И больше не бегали они вместе по одному школьному коридору, встречались уже редко, только на каких-нибудь общегородских мероприятиях.
Помню, как мама с жадностью принялась читать повесть «Кража» (её действие происходило в Игарке, которую писатель назвал в книге Краесветском), как была в восторге от неё. Больше всего её покорила правдивость, с какой он описывал город их детства. Всё было узнаваемым. В директоре детдома Валерии Ивановиче Репнине узнала Василия Ивановича Соколова, который был известной личностью в городе. Время от времени она комментировала прочитанное:
— Вот так и было. Всё время почему-то мальчишки из нового города дрались с детдомовскими ребятами. Однажды я иду и вижу …
И начинался рассказ о том, как она была свидетелем таких драк.
— И про бараки верно сказано, как они кособочились от вечной мерзлоты. Это потом уже стали строить дома на сваях…
Книгу она буквально проглотила. А следом и я прочла повесть на одном дыхании.
А потом были «Последний поклон», «Пастух и пастушка», «Звездопад» и другие произведения. С тех пор мама читала все книги Астафьева, которые мне удавалось купить или взять в библиотеке. Любимым стал «Последний поклон», он приводил её в трепет – так много общего было в их судьбе, такой родной и близкой была сибирская природа, которую описывал Астафьев, таким знакомым был язык героев, ведь эти же говорки и фразы слышала и она в своём детстве. И моя мать, окончившая по воле судьбы всего восемь классов, то и дело восклицала: «Нет, как он пишет! Как пишет!» (Уроки Астафьева. /Сост. Кузнецова Т., Статейнов А.- Красноярск: Буква Статейнова, 2011)
С Астафьевым, но только в Курейке, где жил с семьёй отец писателя, подростком встречалась и мама звукорежиссёра студии телевидения Владимира Евгеньевича Роца. Так что ответа на своё обращение сотрудники студии ждали с особым нетерпением. Только он мог подтвердить или опровергнуть сведения о том, что в Игарке недавно умерла повариха детского дома, о чём писал Тепляков. Только он мог рассказать, как рождалась книга. Моментально известными стали и сводные брат и сестра писателя, Владимир Петрович и Галина Петровна долгие годы жили в Игарке.
И ответ пришёл: «Дорогой Евгений Павлович! Спасибо Вам за письмо и предложение принять участие в разговоре по моей повести «Кража». В Игарке телестудия — это для меня неожиданная и приятная новость! Я не самый яростный поклонник телевидения, хотя и смотрю его почти ежедневно, однако считаю, что где-где, а на севере, в отдалённости, оно самый нужный и незаменимый собеседник.
Итак, о «Краже». Повесть вынашивалась долго, и чем больше появлялось сюсюкающих книг о сиротах и детдомовцах под названием «В родном доме» и т. д., тем больше охватывало меня желание честно и правдиво рассказать о том, что родной дом не может заменить даже самый образцовый казённый дом, что сиротство само по себе есть большое несчастье, калечащее человеческие судьбы, и что надо стремиться к тому совершенному обществу, где бы сиротство вообще было невозможно.
Любой человек, живущий в том или ином обществе, не может быть вне его, и даже отвергнутые от людей сироты многими, порой невидимыми нитями связаны со всем, что их окружает и кто их окружает. Поэтому я не мог писать о детдомовцах изолированно от людей, от города, от мест, где они живут, растут и набираются ума-разума.
Одного моего детдомовского опыта явно недоставало для повести, такой объёмной по содержанию, событиям и судьбам людей, действующих в ней. Много здесь образов обобщённых, собранных по крупице, по чёрточке и с фронтовых товарищей, и с фэзэушников, и с соседей по госпитальным койкам. Таков, прежде всего, главный герой Толя Мазов. В какой-то мере собирателен и образ самого города Краесветска, хотя игарчане, особенно старожилы, многое узнают из того, что было и есть в Игарке.
Повесть писалась по памяти, а память, даже такая как у меня, может что- то утратить, подменить, заслонить дальние события и лица недавно виденными, употребить слова и названия, случайно где-то услышанные. Потому я и не придерживался строгой документальности в изображении людей и места действия — это всегда связывает руки, заземляет мысль, обуздывает фантазию, без которой проза лишается многоплановости, становится достоверной по материалу, но плоской и скучной для чтения.
Была ли кража денег в бане? Да, была, но ещё до того, как я попал в игарский дом-интернат. Но и при мне случались всякого рода кражи, драки и потасовки с городской шпаной, которую тогда в самом деле возглавляли Слепец — Слепцов и Валька Вдовин (с ним я даже водил дружбу и бывал у него дома). Вообще-то, вопрос «была — не была», «было — не было» не должен занимать читателя. Главный вопрос: так могло быть? И если читатель говорит «Да», значит, написано всё точно и достоверно — искусство художника не нужно путать с искусством фотографа — между ними недостижимое расстояние.
Но так уж всех читателей занимает вопрос прототипов, что я потрафлю их любопытству. Мария Егоровна Астафьева, жена моего деда, которую я звал бабушкой из Сисима, жившая во втором бараке на окраине нового города неподалёку от графитной фабрики, часто и с благодарностью вспоминала коменданта, который не дал загинуть многим спецпереселенцам в первую, страшную зиму. Он постоянно ходил по баракам, помогал словом и делом, в частности, помог и ей с ребятишками. Фамилию его она не помнила, да это и не имело для меня никакого значения, главное, там, в далёком Заполярье, был, нашёлся человек, который, не щадя себя, выполнял свой долг и проявлял человечность к людям, кои на заботу о них и доброту отвечали ещё большей добротой и самоотверженным трудом, иначе городу было бы не устоять, люди вымерли бы от цинги и бесправия.
В 1939 году (за точность не ручаюсь — я ведь в ту пору был мальчишкой) в Игарке умер секретарь горкома по фамилии Хлопков или Охлопков. Помню, когда его хоронили, был страшный мороз, и оркестранты грели трубы под мышками и под пальто, но трубы всё равно перехватывало, и они сипели. Какими путями я оказался около гроба — не ведаю, но меня поразило лицо покойного — скорбное и в то же время хранящее печать спокойствия и достоинства. Я прислушался к разговорам и речам — говорили о нём много хорошего, но мне показалось, что у покойного нет родных, что он всего себя отдал людям и что, может, это тот самый человек, который был в 30-х годах комендантом Игарки. С тех пор и начал во мне складываться образ, который и был написан под фамилией Ступинский. Увы, мало ему досталось места в повести — у сюжета свои законы, своя дисциплина, он не даёт разбрасываться и озираться по сторонам.
Репнин Валериан Иванович — это Василий Иванович Соколов. Всё, что о нём написано в «Краже», действительно имело место в его жизни. Я слышал, что умер он в 1944 году, будучи директором школы в совхозе «Полярный», что на острове против Игарки. Его давно нет, но я до конца дней буду хранить о нём добрую память, поклоняться его человечности, уму, такту и обаянию — всё, что было во мне плохого, начал из меня потихоньку выкорчёвывать и взращивать хорошее — он! И ещё — Игнатий Дмитриевич Рождественский, работавший в ту пору преподавателем литературы и русского языка в школах Игарки.
А вот зав. гороно Голикова выведена под собственной фамилией, и портрет её ублюдочный в точности сохранён в моей памяти и написан в назидание тем учителям и воспитателям, которые полагают, что можно угнетать, притеснять и унижать детей безнаказанно. Дети всё равно когда-то станут взрослыми, и ещё неизвестно, что из них получится. А вдруг из них получится писатель, да ещё памятливый, да их в «комедию вставит!», как горестно говорит городничий в «Ревизоре». Маруся Черепанова написана под своей фамилией. Где она — я не знаю. Вася Петров, с которого наполовину списан Попик, работал одно время в посёлке Старая Игарка заведующим зверофермой. Зина Кондакова — это Зина Куликова, фамилия её по понятным причинам изменена и не надо её объявлять во всеуслышание.
Паралитик так и остался Паралитиком. Слышал, что блатняки отрубили ему голову в исправительно-трудовой колонии. Где Деменков и что с ним, я не знаю, написан он под доподлинной фамилией. Тётя Уля так и была тётей Улей. Добрейший, чудеснейший человек! Такими, как тётя Уля, мир держится, только мы, кого она кормила, поила и иногда по-матерински бранила, этого не замечаем и поздно понимаем.
Многие наши ребята погибли на войне, иные в трудах закончили земной путь — ведь нам почти всем уже за пятьдесят! Скоро будет пятьдесят и городу Игарке. Доживу — непременно приеду на этот главный для всех нас, старых игарчан, праздник.
Прощаясь со всеми вами, дорогие друзья, сообщаю, что работаю над повестью «Царь-рыба». Она тоже о Сибири, об Енисее, о родных земляках. Лежит начерно написанный роман о войне, ждёт своего часа. В замысле повесть о войне, фантастическая повесть, рассказы. В будущем году выйдет моя книга «Где-то гремит война» в издательстве «Современник», очередным изданием — «Конь с розовой гривой» в издательстве «Детская литература». Запланирована книга публицистики в серии «О времени и о себе». «По секрету» сообщу, как самым близким людям (писатели, как и охотники, очень суеверны), что в конце 70-х годов планируется издание 5-томного собрания сочинений.
Как видите, планов, замыслов и работы впереди много!
Вам, Евгений Павлович, и вашим сотрудникам — доброй зимы, здоровья, успехов в работе и радостей в жизни! С Новым годом! Ваш Виктор Астафьев.
Раз уж сам не могу, то посылаю несколько фотографий — они помогут Вам живее сделать передачу».
Казалось бы, пазлы сложились – картина ясна. На все поставленные вопросы получены ответы. Но главное, что совершенно неожиданно оказалась открытой постороннему взгляду «кухня писателя» — и это, поверьте, гораздо интереснее, чем узнать сегодня о внебрачных детях знаменитостей, либо скандалах с наследством умершей звезды!
Несколько пояснений об упомянутых персонажах есть в моём очерке «Страсти по «Краже»». Повторяться не буду.
Архивы сценарных планов телевизионных передач хранятся сегодня в городском архиве города, но ничто не заменит любому из нас возможность взять в руки доступный сегодня практически каждому томик произведений любимого автора.
Действительно, из большого количества художественных произведений о нашем городе – «Кража» — наилучший литературный памятник. Не могу не процитировать:
«За Волчьим логом (странное всё-таки название — здесь никогда не бывало волков!) негусто толпились дома Старого города. Дальше они задёрнуты густеющей день ото дня дымкой, и оттого кажется, стоят дома сплошняком и даже не стоят, а вместе с биржею, с трубами, со столбами попрыгивают в мареве и куда-то плывут. Ещё дальше за домами, мерцающими, как на простыне, подвешенной Глобусом вместо экрана, за этим вытаивающим из снега городом, сзади этого солнца, скатывающегося за реку, есть ещё города, много городов — всяких, больших и маленьких. (…)
За логом успокоился, уснул город. Огней в нём почти не осталось. Темнота уменьшила пустырь, отделяющий детдом от города. Не видно было Волчьего лога, тропы. Казалось, протяни руку — и дотронешься до огонька крайнего дома и накроешь его ладонью.
Всё шевелились, почёсывались друг о дружку ивняки за сараем. Утомлённо выдохнула пар теплостанция на бирже, и большое белое облако вспухло в высоком небе над темными домами, над трубой, что дымила из кочегарки дяди Ибрагима».
И это только маленький кусочек текста. Недавно, готовясь к выставке об Игарке в Литературном музее, мы просматривали с директором музея Ольгой Петровной Ермаковой фотографии Игарки 30-х годов, бережно хранящиеся в фондах музея. Часть снимков передал из своего архива первостроитель города Сергей Николаевич Малютин, и среди них вот этот – не совсем понятный сегодня. Что делают люди на льду протоки?
Ответ находим в «Краже» у Виктора Астафьева:
«Пароходы и баржи спрятаны в затон, в устье речек — в Медвежий и в Волчий лога. Отстаиваются. А в устье Волчьего лога у барж шла работа. Вымораживались баржи. Люди поддалбливали пешнями лёд и постепенно забирались под брюхо барж, укрепляя их на деревянных клетках, проконопачивали суда, делали ремонт и пробивали для них ход в лог. Весной поднимется вода, баржи сгрудит в стадо за мысом лога, и они будут смирно стоять, пока не протащится лёд. Затем баржи выведут по большой воде пароходами в протоку и отправят куда нужно с караванами.
Возле одной баржи горел костёр, на нем котёл со смолой. Вокруг толпились, потанцовывали, хлопали себя сами, почти все толсто и одинаково одетые люди. Поодаль, у другого костра, грелись стрелки. (…) Завистливыми взглядами проводили упряжку ребята. Поравнялись с логом, где у баржи орудовали пешнями люди. Продолбленная ими в толстом льду майна курилась студёным парком. По ту и по другую сторону майны, в которую целилась тупым носом баржа, лежали горы синего толстого льда».
Вот, значит, что и как. На обороте фото надпись: «Отстой судов, Игарка, конец мая. Население Игарки на выводке судов с опасных мест, делают лунки. На переднем плане стоит спиной заместитель председателя горисполкома Николай Васильевич Ефимов – начальник отстоя судов». Да, так оно и было – заключённые и вольное население – все вместе делали общее дело, выполняя общие задачи, только одни возвращались после работы в тёплый дом, а других хоть как-то могли обогреть у костра папироской беспризорники, принеся с собой кроме махорки ещё и дешёвых пряников. Охранники разрешали приближаться к заключённым.
Но писателю-очевидцу даже в художественном произведении не позволяли упоминать об этом. Поэтому и был так труден путь книги к читателю.
Я ещё застала те времена, когда на водную гладь протоки садились гидросамолёты. Описание гидропорта есть и у Виктора Петровича в повести: «Возле порта, за причалом, в скоротечных сумерках чуть виднелись привязанные к столбам самолёты, будто лошади у стойл. Один маленький самолёт был оранжевого цвета и угольком светился на снегу.
По мере того как разгорались огни в городе, затухал уголёк-самолётик на снегу и пёстрая «колбаса», качающаяся на мачте над зданием авиагидропорта, погружалась в небо, в сумерки».
Как ни странно, но самые яркие впечатления у меня о городе детства, юности и зрелости связаны с зимней Игаркой, с улицами, освещёнными огнями. Утром тащишь укутанных ребятишек в детский сад, ориентируясь между домами по огням в окнах домов и вдоль дороги. По вечерам тот же синий сумрак. Вот и в Краесветске у Астафьева: «Город заключён в огни. Люди живут и работают, высвеченные со всех сторон, а за ними темнота без конца и края. (…) Издали город, прилепившийся на правом берегу протоки, почти в устье её, казался разбросанным, дома в нём разбрелись куда попало: где густо, где пусто, будто с самолёта горстями раскидывали дома по лесотундре. Но вот зажглись огни повсюду, домов не стало видно, и всё приобрело порядок. Огни городские всегда что-нибудь прячут, скрывают собой. Почти сливаясь в сплошную цепь, окаймляют пятна огней лесобиржу. В середине её, возле штабелей, уже редко и нехотя помигивают полуслепые лампочки. Ближе к Старому городу, у проходных, гудят непрерывным гудом лесовозы. Возле них огней больше. В Новом городе ещё один квадрат — самый светлый — каток. На окраине уже квадрат не квадрат, а кривая дуга из лампочек, вытянутая вдоль берега, — нефтебаза».
Нефтебаза и сейчас на том же месте. Уже с десяток лет как нет в городе лесокомбината. Погасли мощные лампы по периметру склада пиломатериалов. Железобетонные плиты с проулков между штабелями готовившегося к отправке за границу пиломатериала перенесены на городские дороги. Сократилось и количество огней. В новом городе тот самый светлый квадрат – естественный каток на болотце, носящем народное название «Озеро Барановского» давно уже не используется зимой по назначению.
Но город жив, работает аэропорт, школа, профессиональное училище, музей. Один из разделов его экспозиции «Астафьев и Игарка», где выставлены автографы, личные вещи и документы писателя, ценнейшие фотографии его детства. Может быть, как раз те, что послал он в том самом письме на городскую студию телевидения. Есть и школьный музей его памяти. По-прежнему в городе работает телевидение, выпускается газета, именно с её страниц впервые похвалили произведение школьника Вити Астафьева – написанные им стихи об Игарке. А потом были «Васюткино озеро», «Кража», «Царь-рыба». Последняя земная затесь писателя «Печаль моя светла» тоже о нашем городе.
Читайте Астафьева!
Спасибо вам люди ! Читая Астафьева исцеляется душа .