Вряд ли кто-нибудь из игарчан имеет в своей библиотеке книгу Петра Левчаева «Таёжные пути-дороги». Берусь утверждать, что и имя автора даже библиотекарям и музейщикам Игарки пока не известно. А между тем, он жил в Игарке почти семь лет. Увы, но оказался в Заполярье не по своей воле.
Пётр Иванович Левчаев родился в 1913 году в Мордовии, с юности писал стихи. Но первой изданной книгой оказался сборник рассказов. В 1934 году в возрасте 21 года он был принят в члены Союза писателей. Членский билет на его имя был подписан самим Алексеем Максимовичем Горьким. У молодого автора уже были изданными четыре сборника рассказов: писал он и на русском языке, и на мокшанском, являющемся ныне государственным языком Республики Мордовия в составе России.
21 июля 1938 года Особым совещанием при НКВД СССР начинающий писатель был обвинён по статьям 58-10, 58-11 Уголовного Кодекса РСФСР и приговорён к восьми годам исправительно-трудовых лагерей.
Эти статьи действовавшего тогда Уголовного Кодекса включали в себя наказание за пропаганду или агитацию, содержащих призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания. Разумеется, никакого преступления писатель не совершал.
Но любому литератору, посмевшему честно описывать происходящие в стране социальные процессы, можно было запросто «пришить» эти статьи. Не нравится, к примеру, полуграмотному НКВД-шнику что то в произведении автора, и последний может получить значительный срок. Тридцатые годы характерны и волной доносов друг на друга, положенных в основу уголовных дел: так и в окружении Петра оказались завистливые коллеги, оговорили его. В заключении Легчаев мыл золото на Колыме, работая в нечеловеческих условиях. А вернувшись на родину после освобождения никуда не мог устроиться на работу – не брали бывшего зека. Да и бывшее его окружение, занимая ныне руководящие посты, поспешили сделать так, чтобы о их доносах не стало известно общественности.
В 1949 году случилась вторая волна репрессий, под неё попали только что освободившиеся из лагерей политические заключённые. И Петру Левчаеву нашли «новое преступление» — прошлая политическая деятельность. Без предъявления нового обвинения Постановлением Особого совещания при МГБ СССР от 25 мая 1949 года он был сослан на поселение в Красноярский край и оказался в нашем городе, где прожил с 1949 по 1956 годы.
Как он позднее вспоминал: работал бухгалтером Игарского рыбозавода, побывал в качестве ревизора рыбозавода на многих станках, работал рыбоприёмщиком-обработчиком на «боковых водоёмах» — так производственники рыбодобытчики называли таёжные озера.
Освободившись от ссылки и выехав в Мордовию в родные места, он написал повесть «Таёжные пути-дороги» и несколько рассказов о том периоде своей Заполярной жизни. Мне удалось прочесть его произведения в сборнике, названном так же, как и повесть. (Левчаев П.И. Таёжные пути-дороги, Мордовское книжное издательство, Саранск, 1973 год)
И поскольку книга представляет сегодня интерес, как ещё одно художественное произведение о моём родном городе, расскажу о ней подробнее.
Герои повести — школьник Павел Сарайкин и его отец Егор, рыбаки. Егор живёт в Игарке, вдали от семьи, редко получают жена и сын от него письма, и на мальчонку в родном городке начинают показывать пальцем, дескать, бросил их отец. Неожиданно к ним приезжает друг отца с письмом, в котором просит мать послать к нему в Заполярье сына на летние каникулы. Мать соглашается, втайне надеясь, что сын установит истинную причину столь долгого отсутствия на родине мужа и редкого получения от него писем. Может, действительно, завёл там новую семью. После окончания отпуска друг отца — Ермила Артёмович — берёт с собой в обратную дорогу на Север подростка: он обещал отцу привезти его с собой. Мальчик всей душой уже в путешествии: «видел уже сказочную Игарку со своими океанскими кораблями из разных стран».
Автор не придумывает нашему городу иного вымышленного названия, Игарка в повествовании – это Игарка начала и средины 50-х годов прошлого столетия.
Многим знаком описываемый в повести путь от Красноярского причала до Игарки, не раз пройденный игарчанами, едущими в отпуск и возвращавшимися из него, и красавец-лайнер «Валерий Чкалов», на него путешественники – герои повести купили билеты.
В нынешнюю навигацию до Игарки ходят лишь два теплохода «Александр Матросов» и «Валерий Чкалов» — до сих пор трёхпалубные красавцы. Они прибыли на Енисей в июле 1954 года из Ленинграда первыми из группы пассажирских судов, были построены в Германии и переданы нашей стране в качестве репатриации за нанесённый СССР ущерб гитлеровской Германией в годы Великой Отечественной войны. Вместе с ними пришли ещё два судна ниже классом комфортности – «Балхаш» и «Байкал». Видимо, автор повести успел застать «Чкалов», только что появившийся на Енисее, возможно, возвращался на нём из ссылки.
Интересно увидеть в повести описание достопримечательностей Красноярска: набережная, коммунальный мост, парк; затем в пути следования побывать к подробно описанной каюте теплохода, встретить в пути «Александра Матросова», купить что-то из съестного на причалах в пути следования. Встреча причаливающих к дебаркадеру судов, стоянка и отправление, незабываемые вечера в салонах теплохода и на палубе, танцы под музыку и утренний туман – всё это красочно описано: путешествие по реке занимает несколько глав.
Но не буду занимать место и время, перейду сразу к волнующему описанию того момента, когда теплоход из-за поворота от острова появляется в Игарской протоке. Не раз переживаемый игарчанами момент для тех, кто находится в это время на борту лайнера, и тех, кто с нетерпением ждёт встречи с ними на дебаркадере.
По протоке теплоход с трудом продвигался в густом тумане, а поднявшись по крутой лестнице на берег Пашка изумился, никакого тебе тумана. Весело сверкает солнце. В легких костюмах и платьях идут горожане. На недоумённые вопросы Павла Ермила ему отвечает: «Занятная эта штука, Павел. Вода в глубине ещё не согрелась. Держится в ней зимний холод. А на поверхности тёплая. Вот и парит. В Игарке всё, как в театре: в зале тепло и сухо, ни дуновения, а на сцене – дождь, пурга, тёмная ночь, ветер воет. Не успеешь и вздохнуть, всё может перемениться: нету ветра, нету пурги, солнышко, смеются люди».
Действительно так. Всё лето и я, к примеру, отправлялась на работу в тёплой кофте и колготках, либо вовсе в плаще. На обед шла домой уже в лёгком платьице, да и по вечерам, жмурясь от яркого солнца, выбегала на крыльцо, забыв в кабинете ставшую ненужной кофту. А по утрам зябко ёжилась перед выходом на работу: не могла найти что-нибудь тёплое. Весь гардероб перекочевал в кабинет… Знакомые ощущения.
Приятно и с нотками ностальгии читаю в повести описание протоки: «Посмотрел Паша с возвышенности, царящей над окрестностями на несколько километров, и застыл в изумлении: под ним, в протоке, изогнувшейся вокруг города, полоскалось удивительное разноцветье корабельных флагов: красные, голубые, белые, в полоску. Автокары, лесовозы и просто грузовые автомобили, точно юркие жучки, сновали у причалов, доставляя драгоценный груз – ангарскую сосну и сибирскую лиственницу на океанские эти суда».
Но улицы города слегка разочаровали парня. «Отец писал, что Игарка – очень красивый город. И он представлял себе в этой далёкой Игарке сказочные дворцы. А тут их и в помине нет, все дома деревянные, маленькие, покосившиеся то на один, то на другой бок, а срублены хуже, чем деревенские избы, углы не обрезаны, концы брёвен обрезаны небрежно: то длинные, то короткие. Крытые так же небрежно, концы тесин не обровнены, одна тесина длинная, другая – короче».
Правда увидели отец и сын, пройдя дальше от порта к центру города и другие дома: «Двухэтажные, яично-жёлтые дома из смолистой сосны вытянулись в длинный ряд. Стоят – один краше другого».
Больше описания городских улиц на страницах повести нет. Впрочем, это для меня при прочтении не главное. Улицы и микрорайоны города остались запечатлёнными на страницах художественных произведений у Виктора Астафьева, Саввы Морозова, Ирины Левченко, в документальных очерках Игнатия Рождественского, Сергея Сартакова, Андрея Некрасова, Сергея Михалкова, Георгия Кублицкого и других.
Но никто ещё так подробно не описывал цеха рыбозавода, как это сделал Пётр Левчаев в незамысловатой детской повести, о которой мы ведём речь. В повести рыбозавод называется комбинатом, в нём работает полтысячи человек: «Цеха комбината выстроились в длинный ряд на берегу протоки. С причалов до цехов на крутой подъём по узкоколейной железной дороге, на стальном тросу ползали вверх и вниз маленькие вагонки. Когда отец с сыном шли в крайний цех – цех обработки, навстречу им ползла, скрежеща, такая вагонка, доверху наполненная только что доставленной с тони рыбой. Навстречу ей, погромыхивая, спускалась вниз такая же пустая вагонка».
Отец объясняет сыну, что до этой механики все грузы с причала поднимались на горбу людей, это новшество пришло к ним совсем недавно…
Впрочем, и я застала уже иные времена, вылов рыбы сократился, доставка её в цехах шла уже в деревянных ящиках, которые могли нести по двое грузчиков. Но рельсы на полу цехов в мою бытность в Игарке ещё сохранялись, как и сами цеха рыбозавода, находящиеся почти на окраине старой части города на так называемом втором участке.
На этом снимке контора рыбозавода, здесь было рабочее место бухгалтера Петра Левчаева. Производственные цеха были невдалеке, практически, на берегу протоки.
Заходим вместе с героями повести в цех обработки: «В нос ударил острый и сильный запах свежей рыбы. Здесь она сортируется по породам, на мелкую и крупную, и отсюда отправляется по другим цехам – на засолку, на копчение, на морозку, на маринование.
Женщины и молодые девушки ловко орудовали сачками, вылавливая из вагонки нужные им рыбины, и выкладывали их на чистый длинный стол. Другие женщины разделывали их, быстро потрошили, третьи мыли рыбины в крепком и чистом соляном растворе и, обсыпав крупной солью, укладывали на ленту транспортёра, медленно плывущую к многотонным чанам, стоящим в глубине цеха.
Больше сотни работниц, но никакой сутолоки. Люди работали со знанием своего дела, успевая шутить и смеяться, то там, то здесь взлетал звонкий девичий смех.
Отец с сыном шли по середине цеха, около транспортёрной ленты. Бетонный мокрый пол под их ногами блестел. Пашке с непривычки не нравился этот крепкий рыбный запах. Видя, как он морщится, девушки оборачивались от конвейера, улыбались. Сами-то они одеты были в халаты и в клеёнчатые фартуки и к этому запаху привыкли.(…)
Около стены цеха, словно пчелиные соты, в несколько рядов стояли бочки, на доньях трафареты – «Нетто – брутто», дата посола, фамилия мастера. Сильные парни ловко, будто бочки были пустые, откатывали их на ребре в другое помещение».
В маринадном цехе в нос мальчику ударил пряный острый аромат, так, что он с жадностью задышал. «На столах, обитых клеёнкой, блестела гора из мелкой серебристой рыбки». Отец пояснил: «Ряпушка, идёт на маринование, и на холодное и горячее копчение. Вкусная штучка!» Действительно, деликатес! Чудо-рыбка!
Отец и сын, насладившись вкусной рыбкой в маринадном цехе, подошли к высокому деревянному зданию без окон – морозильному цеху.
«С усилием отец открыл тяжёлую дверь; они очутились в слабо освещённом тамбуре, потолок и стены были в снежном куржаке. Осмотревшись, отец зашагал вглубь, под ногами скрипел иней, как в морозное утро зимой».
Отец открыл внутри ещё одну тяжёлую дверь: «Очутились в помещении, до потолка загружённом сплошной стеной льда. У двери двое здоровых ребят, одетых в ватные штаны и фуфайки, ломиками откалывали крупные глыбы льда и лопатами наваливали на широченную ленту транспортёра». Этот лёд вагонками доставляли в трюмы паузков, отправляющихся на водоёмы за очередной партией свежей рыбы. «Смекни, за сезон рыбодобычи тысячи тонн туда, тысячи обратно», — пояснил сыну отец.
Внутри морозильного цеха рабочий предусмотрительно набросил на плечики мальчика свой ватник. Ещё одна толстая дверь – на Павла вновь дохнуло тем же холодом и рыбой. «Морозильня! — сообщил отец. – Самый интересный цех. Тут, Пашуня, круглый год летом и зимой температура воздуха одинаковая, не больше, чем 20 градусов холода. Рыба должна храниться при одинаковой температуре. А здесь морозится и хранится самая дорогая – осетры, стерлядь, нельма».
Мороженую рыбу после взвешивания на весах каждую рыбину в отдельности рабочие оборачивали в пергамент и укладывали в длинные ящики. Заколотив крышку ящика, переносили по одному ящику в морозильные камеры. Эта дорогая рыба в замороженном виде каждое утро отправлялась в аэропорт и на самолётах доставлялась в Красноярск и Москву.
Цех горячего копчения стоял в отдалении от других цехов. «Его дверь и окна были открыты настежь, и ещё издали было видно, как пылают адским жаром низко поставленные печи».
Согласитесь, увлекательное путешествие и достаточно подробное описание процесса производства рыбной продукции. Не описан, пожалуй, только цех холодного копчения. В 70-е – 80-е годы именно этот цех выпускал продукцию, хотя на прилавки городских магазинов она всё же поставлялась в недостаточном количестве. Но всё равно можно было купить копчёного сига или муксуна на цене 4-50 за килограмм, копчёную щуку. В начале 80-х началась эпоха тотального дефицита, и рыбу, а тогда делались уже балыки и коптились отдельно брюшки – тёша, можно было купить в разовом порядке только по величайшему распоряжению директора рыбозавода и в основном, для угощения высокопоставленных гостей города.
Цены на свежемороженую рыбу в Игарке сегодня выше, чем, к примеру, на рынках Красноярска.
Вернувшись к чтению имеющейся в краевой библиотеке всего в двух экземплярах книги, я с нетерпением ждала, будет ли описан процесс ловли рыбы. Несколько раз вместе с мужем, ещё молодыми, я бывала на ловле омуля, селёдки, по-другому – туруханки, ряпушки, с нетерпением ждала возвращения мужчин с весенней ловли зубатки — корюшки. Засолка омуля и ряпушки на зиму всегда была мужской прерогативой, а на повседневное приготовление рыбу разделывала я сама.
Мой читательский интерес был удовлетворён: описание рыбалки в книге тоже присутствует. Отца мальчика отправляют вместо заболевшего приёмщика рыбы на водоём, школьник едет с ним и погружается в атмосферу трудовых будней рыбацких бригад.
Хотя повесть писалась в семидесятые годы, но острых тем прозаик, получивший более полутора десятка лет отлучения от писательской деятельности за описанную правду жизни, не касается. Лишь однажды упоминает, что в соседней комнате с ним живут два брата финна. Как финны оказались в российском Заполярье, и о том, что основной контингент рыбаков — женщины – немки, в повести не упоминается. Но настоящей рыбацкой ухой парнишку потчуют на страницах повести не один раз. При этом повторяют, отвечая на его вопрос, какая она, настоящая рыбацкая уха: «Это когда только рыба и вода. Без никаких приправ и специй». Именно так питались и ссыльные: одной рыбой.
Между тем, «рыба есть, рыба гуляет, нельзя терять ни минуты.
Егор Иванович засучил рукава: нелёгкое дело принимать рыбу. И беречь её, когда над головой немилосердно парит солнце. Надо, чтобы сиги, пелядь, ряпушка, тугунок не потеряли своего внешнего вида и вкусовых качеств. А ценные – осётр, нельма – живыми остались и в весе не сбавили. За двое — трое суток стоянки у рыбачьей тони надо принять ни много, ни мало – семь, восемь тонн.
Егор Иванович взвешивает рыбу в специальной люльке. Одну бережно опускает в резервуар, другую в трюм на ледяное крошево, третью потрошит и засаливает тут же в бочки.
Паша ни на шаг не отходит от отца, хоть шею ему изрядно напекло, и рубаха липла к спине. Он видел, что больше всего хлопот доставляют отцу осетры.
— Главное, Пашуня, в осетре икра! Вот эта парочка уже со зрелой икрой. Их везти до комбината нельзя. Половину икры в дороге потеряют. Отложите-ка их, девчата, на минутку в сторону. Вон в садок…
Управившись с уловом, Егор Иванович, не задерживаясь ни на минуту, вытащил из садка одного из осетров, как по линейке, провёл по жёлтому животу широким лезвием рыбацкого ножа. Чёрная икра мягко скользнула в приготовленный кусок марли. Когда к этой горке прибавилась икра другого осетра, отец свернул марлю узлом и опустил в тузлук». Тузлук – это солевой раствор.
Сегодня вылов осетровых полностью запрещён. А ещё недавно, выдавалось разовое разрешение на её отлов. Ничего из внутренностей пойманной рыбы рыбаками не выбрасывалось, и ничего не пропадало. Кишки топились на рыбий жир. Из плавательного пузыря получался отличный клей, ни чета нынешним, продаваемым «моментам». Отваренный желудок и печень шли на паштет, визига – на рыбный пирог. Хороший рыбак, поймавший осетра, небольших особей отправлял в реку подрастать.
При разделке правильно всё распределял: голову на уху, часть туловища на засол, ещё одну часть на пирог. Часть у хвоста может пойти на уху, либо приготовлена в сковороде на пару. Из фарша лепили пельмени. Рыба много соли в себя не брала, куски хранили завёрнутыми в тряпицу, с появлением холодильников клали по частям в морозилку, доставая их по небольшому кусочку к столу, наслаждались ароматом свежести. Редко попадался осётр зимой, но тогда он подавался к столу строганиной.
Прав автор, рыбу из сети надо вытаскивать только в живом виде, уснувшая, она выпускает в себя яд, и рискнувший попробовать мёртвую рыбину рыбак, а такие случаи в Игарке были, умирал, либо становился глубоким инвалидом с серьёзным поражением головного мозга…
Не буду раскрывать всех секретов повести, если удастся вам отыскать её экземпляр, прочтёте и о прибившемся к стану рыбаков медвежонке, и «сходите» на болото за клюквой, и поучаствуете в ловле селёдки. Правда, итог повествования не соответствовал реальному исходу событий, связанных с окончанием ссылки прозаика Петра Левчаева. Но на то и художественное произведение!
В сборнике есть и рассказы «Хозяин тайги», «Наш бригадир», «День рождения Романыча» и «Лебеди».
Конечно же, читателю не терпится узнать, откуда и как мне стало известно имя мордовского писателя, кстати, все перечисленные мной произведения в сборнике были первоначально написаны им на мокшанском языке и переведены на русский самим автором, либо переводчиками из Мордовии.
Так вот: я узнала о Петре Ивановиче Левчаеве недавно, просматривая хранящиеся в Красноярском краеведческом музее два его письма писателю Виктору Петровичу Астафьеву. Первое датировано 2 мая 1974 года и приводится здесь с небольшими сокращениями.
«Дорогой Виктор Петрович! Повествование «Царь-рыба» вы начинаете с сожаления о том, что вам «по своей воле и охоте» редко приходится ездить на родину. Я не рассчитываю на ответ, не хвалю вас, чтобы получить ваше расположение и от этого извлечь для себя выгоду. Я скажу вам лишь малость: с 1949 по 1956 я жил и работал там».
Автор письма упоминает, что знал начальника рыбозавода Константина Григорьевича Мореходова и начальника рыбоучастка, отца Виктор Петровича – Петра Яковлевича Астафьева. Ничего не пишет о причинах, по которым он оказался на Севере и почему писатель с выпущенными в свет произведениями и членским билетом Союза писателей работал бухгалтером рыбозавода и рыбоприёмщком. Но далее он признаётся: «Побывал и полюбил те места, не знаю, почему. Или потому, что они очень внимательны (я плакался, а они молчали и слушали), или потому, что они щедры (научили искусству побеждать нечеловеческие трудности), или просто потому, что они действительно стоят того.
С тех пор прошло 20 лет. Теперь всё это представляется мне красивым сном, который никак не обрывается, зовёт, тянет к себе. И в свои 60 лет с моим незавидным здоровьем (сахарный диабет, туберкулёз лёгких, почти слепота), в 1974 году я взял и поехал туда в звании писателя, командированного Правлением Союза писателей РСФСР в творческую командировку в города Красноярск, Енисейск, Маклаково, Игарка».
На этот раз по Енисею бывший ссыльный плыл на комфортабельном теплоходе «Антон Павлович Чехов», рангом по комфортности выше чем «Валерий Чкалов» и бездумно проданном речниками на Волгу. Был гостем капитана Михаила Демьяновича Селиванова и даже удостоился чести быть приглашённым по прибытии в Красноярск к нему в дом, в семью.
«На местах станков Ермаково, Денежкино, Карасино, Сушково и Игарка — жалкие остатки развалившихся и обросших бурьяном деревень. Всё те же Большой и Малый Медвежий острова. Незаметен берег, который считался Сухарихой. Зато процветает Игарка: теперь она многоэтажная, белокаменная, обеспеченная. Я побывал там в июле, но в магазинах были (без очереди и без ограничения) свежие и недорогие яблоки (1 рубль килограмм), свежее молоко, яички, пелядочка (мелкая) и солёный сиг (мочегор), то есть крупный, настоящий сиг 3-50 за килограмм.
Город устлан цементной плитой, ходят автобусы, такси, в домах горячая и холодная вода, паровое отопление. Замечательный театр (я: видимо – кинотеатр) и магазин «Егорка» — расписной снаружи.
Много нового в рыбодобыче на таёжных озерах – их облётывает вертолёт. Много нового и в деле перевалки леса. Обо всём этом я написал очерк (четыре авторских листа), на мордовском опубликовано два листа, отрывки публиковались и на мордовском, и на русском, в газетах и передавались по мордовскому радио. Полностью идёт в сборнике «Край мордовский» на русском языке.
Всё это я рассказал вам не для бахвальства, а для того, чтобы подчеркнуть некоторую пусть хоть географическую близость с вами. Был бы счастлив получить от вас автограф на посылаемой книге. Будьте же великодушны, дорогой Виктор Петрович, черкните на этой книге чего-нибудь… »
Полагаю, что именно повесть «Таёжные пути-дороги» послал П.И.Левчаев В.П.Астафьеву, она только что вышла в свет в 1973 году. Виктор Петрович повесть прочёл, ответил, чем очень обрадовал стареющего писателя. «Признаться, на ответ я не рассчитывал, и книгу послал «на авось!» — говорится в ответном послании, датированном 9 июня 1977 года.
«Я Вас люблю как хорошего писателя, который рассказывает о жизни так откровенно и так смело, не обходит молчанием трудности, прочие дела. Вы, дорогой Виктор Петрович, умеете писать так, что веришь, а это для писателя – много! Я это знаю! Но сам так, чтобы мне поверил читатель, писать не умею, обязательно собьюсь на агитацию и хвальбу, из крошки хорошего делаю горы прекрасного, отличного. (…) Конечно, много хорошего дала мне эта большая поездка по Енисею. Видел много по- настоящему чудесного. И написал в таком же духе. (…) Но всё же хотелось, как у вас: чтобы читатель всем существом поверил в моё повествование».
Я редко встречаю ситуацию, когда писатели хвалят друг друга, скорее, выскажут критические замечания, либо просто промолчат, втайне завидуя, что книга его коллеги расходится нарасхват. А тут не только похвала, но и между строк разочарование: жизнь сломала так, что нет той смелости, которая должна быть присуща писателю, к чьим книгам бы тянулись в поиске истины. И надежда, и удовлетворение от того, что в тех же местах бывал гениальный писатель, сумевший вскрыть социальные проблемы, не боясь репрессий.
К сожалению, никаких следов путешествия П.И.Левчаева по Енисею в 1974 году на страницах газет я не нашла: ни в краевой, ни в городской о нём не упоминалось. Проехал скромно, не выпячиваясь, не заявляя о своём передвижении ни в горком, ни местным журналистам…
Раздумывая о судьбе автора и пытаясь отыскать дополнительно его произведения, я всё-таки нашла оставленный Петром Ивановичем Левчаевым в интернете «след». Возможно, что вдохновлённый путешествием и полученными письмами от Астафьева в 1983 году на склоне лет Петр Иванович написал всё же мемуары, назвав их очень пронзительно «Почему я не умер».
Несколько глав посвящены игарскому периоду жизни. В них и благодарность тем людям, кто поддерживал его всё это нелёгкое время, и нелицеприятная оценка отдельных личностей, унижавших его человеческое достоинство, и исторически достоверное описание событий тех лет в Игарке. В ссылке вместе с ним были и чеченский поэт Магомед Мамакаев, и смоленский поэт Алексей Машков.
Будучи нестарым ещё мужчиной, от которого отказалась из-за превратностей судьбы жена, Пётр Иванович находит свою настоящую любовь – литовскую ссыльную, они создают семью. Рассказывать более подробно не буду, каждый может прочесть это сам.
Сборник «Таёжные пути-дороги», о котором мы вели речь выше, завершает небольшой по объёму рассказ «Лебеди»: о паре птиц, приблизившихся у охотничьему урочищу на недопустимо близкое расстояние, словно искавших помощи и защиты у людей. Самка оказалась раненой: заглотнула рыбацкую наживку, и крючок застрял у неё в горле. Она истекала кровью. Охотники пришли на помощь птице, вытащили крючок. Спустя неделю раненая поправилась, люди выпустили птицу на волю. «И она с радостной поспешностью кинулась к лебедю, принялась тереться шеей о его шею, касалась клювом его клюва».
Улетевшие было птицы, вскоре вновь вернулись на то же озерцо. «А хорошая она штука – жизнь, — заключает автор устами главного героя. Вот увидишь такое, и самому краше жизнь становится. А?»
Петра Ивановича Левчаева нет уже в живых, он умер 7 мая 1985 года на 73-ем году жизни. Остались написанные им книги, произведения для детей и юношества.
Сегодня нет в Игарке ссыльных, но жизнь в Заполярье не стала легче. И только сплочённость и поддержка друг друга помогает горожанам выживать. Недавно я увидела фотографии: лебеди вернулись в Заполярье – верный признак доверия птиц к человеку, о чём и написал однажды ссыльный прозаик…
Портретный снимок Петра Ивановича Левчаева из интернета, фотография коптильного цеха рыбозавода сделана В.И.Чин-мо-цаем в 1979 году и входила в набор фото к 50-летию города, остальные снимки с сайта Одноклассники.
