Готовясь описать события 1930 года, я испытывала некую внутреннюю тревогу прежде, чем нашла объяснение этому. И вот почему. Если история 1929 года начиналась для Игарки с летнего отсчёта во времени – с прибытия первого парохода, то оставшимся на зимовку надо было прочувствовать на себе влияние полярной ночи, трескучих морозов, пронизывающий холод и непременный спутник этого – авитаминоз.
Одной из передаваемых в качестве северного опыта жизненных установок во все времена приезжему является убеждение, что если ты пережил полярную зиму, то, значит, и сможешь понять и принять для себя условия жизни на Севере, полюбить его.
Оставшимся в городе в первую зиму двумстам пятидесяти насельникам приходилось ведь не только акклиматизироваться, они должны были ежедневно работать: строить, пилить, копать. И как, ни странно, я помню эти самые ощущения, придавал чувство бодрости и оптимизма мороз – неповторимый игарский мороз. Вот и моя тёзка, глубоко уважаемая мной, Валентина Петровна Остроумова, с большевистской убеждённостью, выступая на краевой партийной конференции, говорила: «Хватит разговоров насчёт плохого климата Севера. Мы утверждаем, что в Игарке и на всём Енисейском севере климат хороший. Мы в Игарке совершенно не знаем инфекционных заболеваний. Мы не знаем никаких гриппов, никаких ангин.
Крепкие морозы инфекцию убивают, а человеку помогают. Туберкулёзных и заболеваний кожи тоже нет, заболеваний воспалением лёгких также меньше, чем в других местах». (журнал «Советская Арктика, № 3 за октябрь 1935 года)
Да, именно мороз, а ещё и надежда дожить до прихода первого парохода – вот главные составляющие оптимизма игарчан и стимулировавшие их на труд.
Немецкий журналист Отто Геллер, о нем мы ещё расскажем позднее, прибывший в Игарку в конце августа 1929 года по Северному морскому пути с первым караваном иностранных судов, тоже опасался, как будет продолжаться стройка с наступлением зимы: «…город, живший сначала на бумаге, а потом возводимый почти голыми руками в северной сибирской глухомани, переживает свою первую зиму. Эта зима начинается в начале октября и заканчивается в начале июня. Минус восемь градусов составляет среднегодовая температура, минус 52 градуса наблюдалось в окрестностях Игарки в январе прошлого года. Снег лежит здесь метровой толщины, а в июне во время ледохода уровень воды поднимается на 18 метров. Четыре месяца здесь темно, один месяц совсем тёмный. Четыре месяца нет никакой связи с внешним миром, кроме радио. В течение пяти месяцев скачут с почтой лошади, бегут по зеркальной гладкой реке длинношёрстные полярные собаки (тоже с почтой) две тысячи километров вверх по течению реки до Красноярска и столько же обратно. Только три месяца в году делят между собой весна, лето, и осень, только три месяца приходят сюда пароходы и баржи. В три месяца строят гавань, открывают Сибири ворота для торговли со всеми странами мира, строят фабрики, город.
Триста человек (мой комментарий – другие источники называют цифру 200 – 250 человек) должны перезимовать в Игарке первую зиму. Жаркие дебаты велись по этому поводу, одни выступали за, другие – против. Я причислил себя к лагерю противников этой зимовки. Нельзя жить надеждой, когда пусты картофельные склады. Цинга не знает никаких пятилетних планов. Это говорит о серьёзном и ответственном подходе к этой проблеме…» (перевод текста Г.Н.Никитина и М.В.Мишечкина «Игарка древняя, Игарка загадочная», сборник очерков по истории Игарского региона, выпуск 2, стр.115)
И всё-таки они выстояли, и, несмотря на климатические условия, продолжали возводить и промышленные объекты и сопутствующие им объекты социального назначения.
Мы уже называли некоторые фамилии из первого десанта строителей, продолжавших строить город в течение зимы 1929-30 годов. Добавлю ещё одну — интересовавшую меня многие годы – Илья Шарай. Его воспоминания не раз цитировали краеведы Павел Евдокимов, Леопольд Барановский, Зоя Булахова. Но полностью увидеть эти мемуары я смогла лишь недавно. И с удовольствием делюсь этим с читателями «Зарубок на память». Давайте вместе с Ильёй Шараем ещё раз проплывём этот путь от Красноярска до Игарки летом 1929 года, разумеется, расскажем о событиях первой зимы, и чтобы не травмировать текст, немного заглянем в последующие годы.
Первый гудок в Заполярье
(глава из истории строительства Игарки, рассказанная одним из её строителей – плотником-ударником Ильёй Леоновичем Шараем)
«Сейчас, на шестом году жизни Игарки (мой комментарий – глава написана в 1935 году), мы — её строители и старожилы — давным- давно уже привыкли к гудкам наших лесозаводов. Гудки и гудки! Что, мол, тут особенного? Ну, сверишь иной раз по гудку часы — и снова занялся своим делом.
А вновь приезжающим к нам гудки наши кажутся диковинкой. Это вполне понятно.
Едете вы, скажем, из Красноярска вниз по Енисею. Едете день, два, три, пять. Плывут мимо вас берега — нелюдимые, ощетинившиеся бескрайними лесами. Редко-редко повстречается в пути станок зверобоя или зимовка рыбаков в десяток-другой домишек, да и те, зарывшись от морозов в землю, кажутся какими-то пришибленными на этих сердитых берегах. Кроме воя ветра, который гудит в тайге и плещется в Енисее, здесь веками не слыхали иных звуков.
А тут далеко-далеко, будто из-под горизонта начинают вдруг вырастать тёмные силуэты дымящих труб. Заводов, да и самой Игарки ещё не видать, а уж трубы её подымаются над лесистыми сопками высоко в бледную синеву неба. Потом доносит до вас ветром эхо далёкого гудка. И у человека, впервые подъезжающего к Игарке, привыкшего к таёжной глуши Енисейского севера, даже дыхание захватывает от удивления:
— Неужто здесь, за полярным кругом, гудки?
И если вы услышите в ответ хвастливый басок: — Ну, а как же? Это же Игарка! — знайте, это говорит не кто иной, как старожил игарец. Я уж их по голосу всех узнаю!
*
Хмуро встречал нас Север, когда мы ехали строить свою Игарку. Выезжали из Красноярска — теплынь, цветы цвели, в одних рубашках ходили. А тут аж в дрожь бросило всех. По ложбинам, между сопок лежал ещё снег. С пасмурного неба сеял холодный дождь. Понизовый ветер сердито шумел в непролазной чащобе ельника и безымянного кустарника, вплотную подступившего к протоке.
К незнакомому берегу пароход подходил наощупь. А мы — плотники, лесорубы, землекопы — сбились к борту брандвахты — иные полюбопытствовать, какое-то место выбрали для будущего города, а другие — будто встречи ожидали. Только встречать нас никто не вышел. Выглянул было из чащи олень, да и тот вмиг сгинул. Загремели якорные цепи…. «Ну, — думаем,— приехали!»
Как только причалили к берегу, не мешкая, взялись за топоры, потому что не только грузы сгружать, ногой ступить некуда было. Лес и грязища кругом. Вперёд пустили проектировщиков — молодых ребят-студентов с бригадой лесорубов. Студенты намечали площадку для строительства, а лесорубы прорубили просеки — наши нынешние улицы. За ними пошли и мы — кто с топором, кто с лопатой. Одни валили деревья и обрубали сучья, а другие гатили дороги и выжигали кустарники. Такие костры разожгли — всё лето над лесотундрой стояли столбы дыма. На этот дым вскоре повалил к нам народ из станков и зимовок — русские, эвенки, ненцы.
Приезжали и дивились:
— Что вы здесь делаете?
Чудно им было слышать о заводах. Народ не только машин, а и пил поперечных раньше никогда не видал. Кое-кто из них остался здесь у нас работать.
*
Трудно, да зато и весело жилось в те времена. Коллектив сколотился дружный. Свар и драк не было. Днями работали, а ночи напролёт проводили у костров. Кто плясал, кто пел. Не знаю, когда и спали. Такой хмельной подъём владел людьми, будто всё время под музыку работали и жили. Партийцев было у нас тогда немного, человек 7—8, но это был крепкий народ. Нельзя не вспомнить Андрея Фёдоровича Калинина—представителя тогдашнего «Комсеверопути», профработника Фёдора Ивановича Непомнящего, плотника т. Чернова, т. Томилова. Душевные были люди. Бывало, придёшь к кому-нибудь из них хоть среди ночи, выслушают тебя, ободрят — и идёшь опять на работу.
Помню наше первое общее собрание в конце июня 1929 г. Лес к тому времени мы повырубили от протоки до нынешней Рабочей улицы (мой комментарий – впоследствии это улица Шмидта). Лес высился на холме, как потрёпанное в боях, но всё ещё грозное войско. На расчищенной полянке пылали громадные костры и дотлевали последние пни, да корни. Шипели и лопались в огне сырые сучья. Тяжёлый белый дым стлался по земле пологом. Мы смотрели на дело рук своих и отдыхали. А начальник строительства товарищ Щукин рассказывал нам о том, какое большое значение в деле индустриализации Крайнего севера будет иметь Игарка— будущий крупный промышленный город с лесопильными и многими другими заводами, с мощёными улицами, рабочими жилищами, больницами, банями, клубами, театрами, школами, телефоном, телеграфом, радио, электрическим освещением, водопроводом, с населением в много тысяч человек.
До чего интересно было слышать обо всём этом здесь, среди костров и деревянных шалашей, под которыми мы хранили продукты и инструменты, укрывались от дождей, ели, отдыхали, любили, воевали со вшами, комарами, сыростью и вечной грязью. Будто чудесную сказку рассказывал нам товарищ Щукин.
Однако, как ни тяжело нам жилось в те времена, маловеров среди нас было мало.
Кто-то выкрикнул было во время речи товарища Щукина:
— Во мхах, — мол, — до того времени подохнем!
Но крикуна так дружно взяли в оборот, что он и не пикнул больше. Много тогда выступило народа с горячими речами. Сказал и я, как мог. Лестно было сознавать, что ты являешься строителем большого города там, где кроме чумов и яранг ни о чём лучшем не помышляли.
Кажется, накануне первого нашего собрания, на котором мы мечтали о будущем заполярном городе Игарке, у нас на стройке случилось одно происшествие. В логу за теперешней лесной биржей «чумовал» в те времена со своими оленями эвенк Удагир Родион. Когда мы принялись за выкорчёвку леса против протоки, Родион деловито и обстоятельно расспросил нас, зачем приехали в тундру, подумал немного и предложил нам свою помощь. Со своими оленями он явился для нашего строительства, нуждавшегося позарез в тягловой силе, ценной находкой. Родиона приняли. Он оказался на редкость трудолюбивым мужиком. Ко всему этому — тихий, мало разговорчивый.
А тут бежит он из своего чума и вопит благим матом:
— Ай-яй-яй! Помогите! Скорей помогите, медведь оленя режет!
Все, кто находился в этот момент на лесосеке, подхватили топоры, ружья — и к логу.
Прибежали. Видим, в самом деле, в логу олень задранный лежит. А медведя, конечно, и след простыл. (С тех пор, между прочим, и прозвали лог за лесной биржей—Медвежьим.)
Сильно поразило тогда ребят это событие. И на собрании о нём вспомнили. И вспомнили с гордостью. Вот, мол, кругом нас на тысячи хоженых и нехоженых километров всё живёт ещё дикой первобытной жизнью, медведи, мол, заходят на территорию стройки, а мы возводим здесь гигантский промышленный город, форпост социалистической культуры на Крайнем севере. Для этого стоит поработать не покладая рук.
1 августа того же 1929 года нас, группу плотников в 35 человек, перебросили на строительство первого двухрамного лесозавода. Строили завод без опытных специалистов и строителей, знакомых с производством работ в условиях вечной мерзлоты.
Сейчас у нас, в Игарке, есть научная станция по изучению вечной мерзлоты. А в те времена на стройке никакой серьёзной научной работы в этой области не велось. И нам приходилось познавать строительное искусство на Крайнем севере собственным опытом. Помню первый «урок». Задумали устроить ледник для скоропортящихся продуктов возле первого магазина по улице Сталина (мой комментарий – впоследствии это улица Таймырская). Начали копать котлован. Взяли 2 метра земли, а под ней лёд в метр толщины. Да крепкий! Ударишь кайлом — дым идёт.
Подо льдом оказался мёрзлый песок. Пришлось ставить сруб. Ещё хуже пришлось при копке котлована для силовой станции, года полтора спустя. Здесь сверху была земля, под ней лёд, а дальше плывун. И уж не лопатой, а черпаками пришлось вычерпывать его. Только на восьмом метре дошли до твёрдого грунта. Ещё по сей день в Игарке остались следы наших первых неумелых схваток с коварной вечной мерзлотой. Это перекошенные и осевшие здания — общежитие на углу улиц Сталина и Портовой, контора лесокомбината и другие. Со всеми этими каверзными штуками вечной мерзлоты при строительстве первого лесозавода нам, правда, столкнуться не пришлось, так как грунт здесь оказался на редкость твёрдым, но хорошо помню, как сильно мы волновались при кладке фундамента, — а выдержит ли грунт?
Все жили одной мыслью — построить завод образцово. И построили. В последних числах сентября 1929 г. я уже заканчивал остекление последних рам фонаря.
*
Помню, сижу я на крыше завода — сверху-то вся Игарка передо мной, как на ладони, — сижу и дивлюсь сам себе, сколько же мы понастроили за 4 месяца. Приехали в лес, а теперь здесь хоть и плохонькие, но всё же улицы, дороги; на месте прежних шалашей, в которых кочевали летом, — жилые дома, да и сам вот на готовом заводе сижу. Слез я с крыши. Хожу вокруг завода и думаю, чем бы приукрасить завод, чтобы каждый, глядя на него, знал, чувствовал и гордился тем, что он наш, родной, нашими руками построенный. Повстречался с Андреем Фёдоровичем Калининым, и тут меня словно осенило. Говорю ему:
— Как, мол, так? Ведём строительство советское, а знака советского на нём не видно? Звезду бы, говорю, красную водрузить на завод надо.
Андрей Фёдорович горячо поддержал меня.
— Правильно, — говорит. — Ставь на первый заполярный завод советскую звезду.
Ставь крепко.
Вырезал я звезду из фанеры, а кузнец Фоменко соорудил для неё железный стержень. Так на крыше советского завода в Заполярье появилась красная звезда.
Завод решено было пустить к годовщине Октябрьской революции. Решение это было принято партийной ячейкой стройки 22 октября. На этом собрании присутствовало много беспартийных рабочих-ударников. Был и я. Чтобы пустить завод к 7 ноября, надо было установить рамы и котёл на силовой станции. Многих смущало отсутствие на стройке специалистов по цементным работам. А цементировать надо было фундамент под рамы и котёл. Браться за это дело — не лес валить, где никакой особенной выучки, помимо физической силы, не требуется. Но уж очень хотелось пустить первый завод к 7 ноября, чтобы ознаменовать пролетарский праздник на дальней окраине нашей великой родины торжествующим заводским гудком. Об этом поговаривали лесорубы, собиравшиеся у костров для того, чтобы смахнуть с усов ледяные сосульки и отогреть намёрзшие на снегу ноги. Этого хотели землекопы, ударными темпами рывшие ямы и устанавливавшие столбы для электроосветительной сети первой очереди. За это боролась вся наша бригада плотников на постройке заводского здания. Об этом же страстно мечтал весь коллектив стройки, когда круглыми сутками без отдыха и сна под штормовыми порывами ледяного ветра и проливными дождями поздней осени выгружал машины и заводское оборудование, которое завезли к нам иностранные суда. И наши партийные руководители хорошо понимали, какую ответственность берут они на себя, решая вопрос о сроке пуска завода.
Андрей Фёдорович Калинин пытливо выспрашивал всех, что может сделать каждый для пуска завода к 7 ноября. Ударники стройки — плотники, токари, слесари, электрики, землекопы—горячо обещали свою посильную помощь. Спрашивают меня:
— Ну, а ты, Илья Леонович?
Андрей Фёдорович знал, что я занимался когда-то каменными работами. Говорит мне:
— Возьмись, товарищ Шарай, за цемент. Трудно будет — поможем.
— Были бы только рабочие, — отвечаю ему, — а дело, мол, не страшное.
На том и порешили.
Прямо с собрания вышли на копку котлованов для котла и рамных постаментов. Работали в три смены, круглые сутки при керосиновом освещении. О времени узнавали по приходу очередной смены. Уходили с работы хмельными от усталости, с гудящими мускулами, со звоном в ушах. Цемент мы уложили вместо 24 суток — в трое, а на четвёртые уже ставили на него рамы, станки, котел. Коллектив ударников беззаветно верил в то, что цемент выдержит любые тяжести.
5 ноября начался полный монтаж станков и оборудования. 7 ноября в 7 часов утра закончили все работы, дали пар, опробовали машины. А в 9 утра над стройкой, над Енисеем, над погребённой в снегах лесотундрой понеслась торжествующая песня гудка.
На митинг по случаю празднования двенадцатой годовщины Октября и пуска первого в Заполярье советского завода приехали из окрестных станков рыбаки и зверобои. Их водили по заводу, знакомили со станками и машинами. Распилили при них первую лесину. Удивлению и восторгу гостей не было пределов. Ходили по заводу, ног под собой не чуяли от радости. А когда после митинга механик тов. Кулаков дал гудок, так все, как один, позажимали уши, — такой мощный крикун был этот первенец Игарки.
В настоящее время в Игарке строят добротные рабочие жилища. Все они отеплены, освещаются электричеством. Во многих квартирах имеется телефон и радио. Теперешним игарским домам никакой мороз и никакая зима не страшны. А первым зимовщикам-игарцам приходилось туго. И всё-таки народ не унывал. А ведь чем нас только ни пугали, когда мы ехали из Красноярска! И цинга-то, мол, вас сожрёт, и морозы подушат. Всю длинную полярную ночь — в пургу, в пятидесятиградусные морозы — продолжали мы метр за метром отвоёвывать у лесотундры землю для стройки новых лесозаводов, строили дома, выкалывали замёрзший в протоке лес.
А в начале 1930 г. ко всему этому организовали ликбез. Когда же, спрашивается, было тут болеть и мёрзнуть? Учились мы в холодном срубе, урывками, в свободное от работы время. Учитель наш, счётный работник т. Кретер, с энтузиазмом относился к своему делу, и к маю многие из нас выучились читать, писать, познакомились с арифметикой. А 1 мая мы порадовали зимовщиков спектаклем. Ставили своими силами пьесу «Доктор Домбровский». (мой комментарий – вот они истоки отличительной во все времена игарской образованности и культуры!)
52 года прожил я на свете, и никогда и нигде мне не хотелось так жить, как теперь в Игарке. От любви к жизни я и на сцену полез. Играл в «Докторе Домбровском» главную роль.
Сейчас, когда в Игарке введён всеобуч, построены школы, клуб, кино, о первой зимовке вспоминаешь, как о втором детстве своей жизни.
*
. . . Я иду по городу. Сейчас второй час ночи, а у нас за северными бараками уже встаёт солнце. Оно медленно поднимается над лесотундрой, над нашим молодым городом. Лесозаводы приветствуют его гудками. Высоченные их трубы ослепительно сверкают на солнце. Над ними лениво колышутся чёрные султаны дыма. Заводы работают круглые сутки.
Игарский лес прославился на весь мир. С каждым годом всё больше и больше иностранных кораблей заходит в Игарскую протоку. В 1935 г. они увезут в пятнадцать раз больше пиломатериалов, чем пять лет тому назад. На громаднейшей территории, отвоёванной у лесотундры, вырос лесокомбинат, порт, затон, гидропорт, радиогородок. Разросся город. В нём чётко пролегли и обросли кварталами жилых домов, магазинов, столовых — улицы Ленина, Сталина, Кирова, Рабочая, Советская, Экспортная, Портовая и многие другие. В городе прокладываются тротуары, город озеленяется. Город растёт.
Я вспоминаю своих соратников — пионеров Игарки. Они строили город и росли вместе с ним. Вот товарищ Малютин. Он приехал грузчиком, сейчас стал партийным организатором лесокомбината, на котором работает до 2000 человек. Пузиков приехал с кайлом и лопатой, сейчас один из лучших бракёров лесной биржи. Неманов из чернорабочего стал главным механиком всех трёх лесозаводов. Сменными мастерами на лесозаводах работают бывшие чернорабочие Бобылев и Сафронов (мой комментарий – правильно фамилия Сафонов). А Лукьянов? Нанялся с отцом рубить дрова для пароходства. Сезон кончился, старик-отец вернулся в свой Туруханский район рыбачить. Сын остался в Игарке кипятить воду для рабочих. Сейчас он лучший мастер по пилоставу. Домохозяйка Макарова поступила на лесопристань уборщицей. Сейчас она шофёр лесозавода. Их много, строителей Игарки, выросших и растущих вместе с Игаркой. Я — плотник Шарай — выдвинут сейчас профорганизатором в Севенстрой.
Меня иногда спрашивают:
— А не думаешь ты, Шарай, уехать из Игарки?
В ответ я только смеюсь. Разве можно покинуть город, который строил, страдая, радуясь, любя?» (Журнал «Советская Арктика», ноябрь 1935 года № 3)
Фото: с сайта «Одноклассники» игарчанки Татьяны Марачковской, март 2018 в Игарке; из книги Отто Геллера «Сибирь, другая Америка»: август 1929, берег Игарской протоки, выгрузка машин и материалов; два последних снимка — кадры из диафильма «Игарка».
