После жаркого дня приятно посидеть на террасе бани деревенского дома, наслаждаясь жаренной на мангале курочкой и овощами с огородной грядки, обильно приправленными соевым соусом вкупе с ароматным изысканным бальзамическим уксусом.
Быстро насытившись, внуки вернулись к прерванной ужином игре. Продолжая начатый разговор, сын рассказывал мне об особенностях посадки пролетавших над нами самолетов – близко аэропорт, где он работает авиадиспетчером. Идя на посадку и взлетая, воздушные суда пролетают как раз над нашим поселком: хорошо видно их номера, названия, по рации можно услышать и переговоры между командиром судна и ведущими его диспетчерами.
Я машинально поднимаю глаза к небу: ярко оранжевый закат таинственно подсвечивает кустистые облака, заполняя еще недавно светлые пустоты между тучами. Складывается впечатление, что за облаками скрывается некий неведомый нам мир, и даже отчетливо различим причудливый вход в потустороннее царство. Небесная картина настолько впечатляет меня, что я прерываю только что интересовавший меня познавательный рассказ сына:
— Ты веришь, что умершие люди продолжают присутствовать в нашей жизни, наблюдая за нами, иногда вмешиваясь и вредя нам, иногда защищая и помогая?
Вчера, когда перед сном я замыкала сарай, мне казалось, я видела стоящего во дворе твоего умершего отца. Просто было ощущение находящегося рядом человека. Обернулась – у оранжевой бетономешалки никого нет. Но я явно чувствовала, что именно он был у нас на дворе.
В городской квартире перед сном я тоже иногда ощущаю его дыхание рядом, либо слышу своеобразное потрескивание стен спустя нескольких минут сна, и от этого даже просыпаюсь. Открываю глаза, никого не вижу, но в мыслях либо он, либо умершая недавно старшая сестра Галина.
Сын – реалист, не намерен развивать эту тему в диалоге со мной. В существование загробного мира не верит, как в молодости не соглашалась с этим и я. Я же пытаюсь привести ему еще один убедительный многолетний пример:
— Конечно, реальных людей я не вижу, но ощущаю их присутствие рядом, словно заполняется чем-то плотным пространство рядом со мной, а в уме сразу же всплывает чье-то имя. Сколько бы умело я не обращалась с горячей сковородой, но непременно во время жарки обжигаю руку, и тут же вспоминаю умершую свекровь. Мне кажется, она «мстит» мне, что так быстро и печально закончилась наша совместная жизнь с ее любимым сыном.
— Вот, смотри, обращаю я снова взор сына к таинственной небесной картине – вот там вырисовывается вход в царство. А вот слева от него, неужели ты не видишь передвигающийся человеческий силуэт?
Сын возражает, что скорее видит подъемный кран, а не человека.
Небесная картина меняется. Сын возвращается к прерванным строительным делам – их множество в деревне. Я начинаю уносить в дом посуду. Многое из того, что хотела, я ему еще не рассказала. Так редко возникают минуты, когда можно спокойно поговорить о том, что волнует – то многочисленная компания рядом, то, увы, дела…
Мой ангел-хранитель не раз спасал меня в этой жизни. В детстве подружки накормили меня ядовитой травой – мы играли в дом, и похожую на настоящую капусту мне предложила «на обед» моя мама по игре – Валька Буянова.
В другой раз оставленные в доме одни – детских садов для всех не хватало, мы трое – я, старшая сестра Галина и младший брат Владимир устроили веселую эстафету. Бегали друг за дружкой по квартире, забирались по очереди на стул, пробегали по нему и прыгали с крышки стола на пол. В какую-то минуту я осталась на краю стола одна. Он моментально накренился. Падая, я закричала от страха и раскусила почти до основания язык. Кровь хлынула изо рта, старшая сестра бросилась вызывать по телефону с работы маму. Засунутое в рот полотенце остановило немного кровь до приезда «скорой». И мы потом шутили, что это был первый медицинский опыт сестры, ставшей впоследствии медицинским работником – фельдшером «скорой помощи». А я была первым спасенным ею пациентом.
Я пережила и реальную клиническую смерть, долго не могла прийти в себя после операционного наркоза. Рядом на счастье находилась вновь моя старшая сестра, примчавшаяся в больничную палату и наблюдавшая за мной. Она вовремя сообщила врачам о непереносимом моим организмом новокаине, а когда, минуя все установленные сроки, я не начала просыпаться, настояла на подключении меня к кислородному аппарату.
Вот именно этот момент и остался запечатленным моим сознанием. Сначала умопомрачительная темнота и звон в ушах, казалось, тело с бешеной скоростью неслось по какому-то длинному неосвещенному тоннелю. Как будто разноцветные бабочки, по сторонам мелькали яркие огни – зеленые, красные. Потом мне стало невероятно тепло, я услышала пение птиц, ощутила себя на поляне у реки (хотя в реальной жизни была зима). Я потянулась, чтобы сорвать цветущую ромашку, но противное щекотание в носу не позволило ладоням прикоснуться к цветам. Я попыталась убрать некие царапающие внутренности носа соломинки, и вдруг неведомая сила вновь схватила меня. Тело невольно сгруппировалось в комок и вновь полетело по трубе, но уже в противоположном направлении. Казалось, что за всеми манипуляциями с ним я наблюдала как-то со стороны. Я открыла глаза. Сестра била меня по щекам, рядом стоял врач-реаниматолог Олег Николаевич Куклин.
Он еще раз окажется у нас дома в критический момент. Умирающий от рака отец субботним январским утром не проснулся. Он продолжал дышать, но глаза не открывал. Ночевавшая в семье родителей сестра, вызвала «скорую помощь», там оказался в тот момент сменившийся после ночной смены Олег. Не раздумывая, он приехал к нам. Не всем врачам известный набор лекарств заставил отца открыть глаза и заговорить. Сознание папы было ясным, сужу об этом по тем словам, как он отреагировал на вопрос реаниматолога, узнает ли тот его.
— Узнаю, земляк, — ответил отец.
Куклин был родом, как и родители, из города Заозерного в Красноярском крае.
Олег позвал нас с сестрой на кухню:
— Вы должны понять, что ему недолго осталось быть живым.
— Да, — дружно закивали мы головами.
Диагноз отца был нам известен, его поставили красноярские врачи онкологического диспансера еще одиннадцать месяцев назад, не решившись уже оперировать. Сестра несколько раз давала отцу свою кровь – у них была одна группа – первая. Этим и продлевала ему жизнь.
Но Олег не уточнил, о каком отрезке времени идет речь. Как оказалось, в нашем распоряжении были только сутки. Но сознание было затуманено – у сестры и мамы от бессонной ночи, у меня – от потрясения увиденным. По звонку сестры я вбежала в родительский дом всего за несколько минут до приезда врачебной бригады.
Мы бы могли провести этот день по-другому, привели бы к деду всех внуков – он их очень любил, и последнее свидание с ними стало бы минутами радости. Мы могли бы выслушать напутствие нам уходящего в иной мир отца.
Но мама и сестра уснули, покормив его. Он съел две ложки красной икры, врачи рекомендовали ее для улучшения состава крови, и сделал несколько глотков жидкой манной каши из поильника, который они с мамой купили для приема минеральной воды во время совместного отдыха в санатории Пятигорска.
Я села рядом с кроватью, взяла отца за руку – у нас с ним одинаковая форма рук и ступней ног. Кожные поверхности были чрезвычайно бледными, почти белыми. Слегка массируя их, я разговаривала с ним. Он был убежден, что этой ночью перенес хирургическую операцию.
Ближе к обеду отец вновь закрыл глаза, дыхание стало тяжелым. Обратившись за новой порцией медикаментов, я обиделась на фразу знакомого семье врача: «Не тревожьте его, дайте ему спокойно уйти».
К ночи состояние его продолжало оставаться без изменения, мы послали телеграмму брату, уехавшему накануне в командировку в Красноярск, с предложением вернуться. Сестра велела мне идти до утра домой, отдохнуть. Ночь была тревожной, на рассвете я вновь побежала в родительский дом. Отец лежал на спине и хрипло прерывисто дышал. Квартира была однокомнатной, мы отодвинули его кровать от стены, чтобы стало возможным подходить к нему с любой стороны. Я сбросила шубу и подошла к изголовью. Видимо, почувствовав мой приход, отец глубоко вздохнул, повернулся на левый бок, его правая рука приподнялась, а ладонь пошевелилась в прощальном жесте. Втроем мы громко закричали. На секунду глаза его открылись, но сил оставаться в этом мире у него уже не было. Тело обмякло, ноги вытянулись из-под одеяла. Часы остановили на 7-40 утра 24 января 1993 года, и ремонту уже не подлежали, как мы не пытались.
Мы сами приготовили отца в последний путь, помыли тело, пока оно ещё было теплым, надели рубашку и костюм положили на доски. Друзья помогли сделать венки – при дефиците начала 90-х в Игарке ни искусственные цветы, ни венки не продавались. Стоял сильнейший мороз, гроб разместили на открытую бортовую машину. Ехавший навстречу процессии рыбак на буране остановился, снял шапку. Отца в городе очень уважали. Все жившие в то время ветераны войны пришли отдать ему последние почести – человек тридцать. Пограничники дали оружейный залп, а пожарные машины (отец в последние годы был начальником городской пожарной части) на некоторое время присоединились к процессии, их сирены надрывно гудели. Пришли на похороны и сотрудники милиции – отец начинал свою трудовую деятельность на Севере в ее рядах.
После похорон отец приснился как-то маме, которая очень переживала его смерть. В том вещем сне гуляли они вместе по ромашковому полю, маме захотелось по-маленькому, а вокруг никакого строения не было. Отец, якобы, предложил ее просто присесть в высокой траве. Когда она встала, рядом никого не оказалось. Она долго бегала, кричала, искала его, но лишь натолкнулась на высокий забор. Мы с сестрой растолковали этот сон так: папа просит тебя не убиваться, спокойно жить без него. Она послушалась, успокоилась, и прожила еще почти четырнадцать лет одна. Общалась с его портретом, рассказывала ему нехитрые семейные новости.
Когда мы приходили к ним в дом, мне всегда казалось, что он следит за нами взглядом с этой фотографии, и глаза его находят меня, в какую бы точку комнаты я не перемещалась. Взгляд всегда был теплым и добрым, словно, отец был доволен, что мы пришли к ним в дом, навестили маму.
Тоже происходило и на могиле. Он смотрел на нас с фотографии на памятнике. Как-то я обратила внимание, что в момент, когда мы собираемся всей семьей в оградке у его могилы, из-за соседнего памятника на нас смотрит собака. Наблюдала это несколько раз в разное время, и мне казалось, что она имеет какое-то отношение у душе отца – может быть, служит своеобразным информатором для него.
Сестра обычно разговаривала, здоровалась с отцом, делилась новостями, прощалась до следующей встречи. Я молча стояла у могилы. Я очень переживала его смерть, считала судьбу несправедливой – родители прожили долгую праведную жизнь, за что же ему достался столь короткий век – он месяц не дожил до 69 лет, в декабре, за месяц до кончины мы отмечали 45-летие их совместной супружеской жизни. В детстве я была у него любимой девчонкой, он звал меня лисичкой. Взрослой, я обращалась к родителям на «вы», впрочем, и отец, приходя ко мне на работу в горком партии, обращался ко мне также, и без тени сарказма.
Уже после его смерти я была принята на работу в мэрию заместителем главы города. Уже и не помню, какой это был год, и что за неприятности на меня навалились – и на работе, и в семье. Но мне стало так тяжело, что я, бросив работу, вышла из кабинета, взяла служебную машину, и велела водителю Виктору Бархатову отвезти меня на кладбище. Пока бежала от ворот кладбища, где остановился уазик, до могилы, уже не могла сдержать слёз. Не помню, что я говорила отцу, в чём просила помощи, но рыдала я безудержно, пока хватило сил.
Печали мои на время ушли, всё нормализовалось. Я поняла, что именно отец остается моим ангелом-хранителем, и с тех пор мысленно обращалась к нему за помощью. Но его присутствия в своей квартире я не ощущаю.
Мама умерла 15 сентября 2007 года, в возрасте 83 лет. Два последних года она лежала, почти не поднимаясь, в квартире у моей старшей сестры в Игарке. Галка кормила ее, ухаживала за ней, старалась поддерживать ее здоровье, но полностью после второго инсульта восстановить его уже не смогла. По субботам приходил брат, брал маму на руки и нес в ванную комнату помыться. Мама всегда плакала, ей было стыдно ощущать себя беспомощной. Врачи не давали никакого заключения о ее состоянии и перспективах выздоровления, а знакомая семьи, считающая себя местным экстрасенсом, предсказала, что проживет мама еще не менее восьми лет. Сестра засобиралась в Красноярск к семье своего старшего сына, здесь к тому времени она получила квартиру.
Стали готовить к переезду и маму. Она сопротивлялась, просила оставить ее рядом с отцом, молила Бога о смерти. Не понимая всей глубины трагического для нее расставания с любимым человеком, мы обрывали начинаемые ее разговоры, дескать, не беспокойся, похороним вас вместе, а пока живи. Свет ей был не мил, пища не радовала, несмотря на все старания сестры ее разнообразить, а измученное тело почти не ощущало боли от круглосуточного лежания. В начале июля я приезжала в Игарку в командировку. Долго находиться с мамой я не могла, меня тошнило от запахов, исходящих от больного человека. И я надеялась на то, что у нас будет ещё много времени для общения в Красноярске.
И судьба жестоко отомстила, мама умерла прямо на теплоходе, в ночь, когда они отплыли из Игарки. Сестра нашла её мёртвой, когда подошла покормить её утром. Случилось это в день рожденья моей старшей дочери. Накануне праздничного семейного обеда пришла телеграмма с борта теплохода.
На следующий день мы с дочерью Алёной вылетели в Туруханск, куда безоговорочно высадили сестру с мамой. Мои коллеги по работе в районной администрации помогли мне со всеми необходимыми формальностями. Работники ДОЦа успели быстро изготовить гроб, сотрудники морга обрядили маму в намеченный ей самой для этой цели вишневого цвета костюм. Туруханцы даже выделили небольшой теплоходик для доставки тела в Игарку.
Моя сестра-медик, не раз спасавшая членов нашей семьи от болезней, мужественная и стойкая в любой сложной ситуации, на этот раз не могла совладать с собой, рыдая, она винила себя в случившемся.
В сентябре погода на Севере пасмурная — небо хмурое и унылое, как правило, дождит, дует пронизывающий ветер, даже выпадает снег. Но всё последнее мамино путешествие назад в город, к любимому мужу навек, солнце сияло ярко, на Енисее был полный штиль…
Похоронены они теперь рядом на игарском кладбище.
Сестра после переезда никак не могла начать вести размеренную жизнь в Красноярске. Мы не могли дозваться ее в гости: ещё на официальные семейные торжества она приезжала, а просто выбраться к нам на выходные, посидеть поболтать отказывалась, ссылаясь на плохое самочувствие. Я обижалась, последние годы мы жили в разлуке. Единственным средством общения стали почти ежевечерние телефонные звонки друг другу.
Приближались новогодние праздники, где и как мы будем их отмечать, врозь или вместе, эту тему она со мной упорно обсуждать не хотела. Ссылалась на временные денежные трудности, плохое самочувствие и семейные неурядицы.
Мороз в Красноярске отличается от северного игарского – там он ласково пощипывает твои щеки и лоб, здесь стынешь промозгло. Утром 25 декабря 2009 года мне на работу позвонила старшая Галкина невестка Вита. Они жили в соседних квартирах на одной площадке. Она и нашла свою свекровку утром мёртвой.
Взяв перед сном новую библиотечную книгу, Галка всегда читала запоем, особенно по ночам, сестра прочла ее до 76 страницы, аккуратно положила рядом, и, откинувшись поперёк кровати, держа ноги на полу, видимо, еще сидела в этот момент, уснула вечным сном.
Говорят, смерть во сне – самая лёгкая. Не могу сейчас припомнить, говорили ли мы с ней вечером накануне, или за два дня до этого, и о чём. Но предчувствий чего-то страшного у меня не было. Она успела получить долги, купила накануне два рождественских гуся и подарок мужу – сапоги на высоком каблуке – любимая им модель. Сергей нашел этот подарок спустя год. А мы с моей дочерью Алёной, которая всегда считала Галину своей второй матерью, забрав себе оставшиеся семейные фотографии и документы, в поликлинической медицинской карточке сестры, которая была заведена в Игарке еще в 1953 году, по приезду нашей семьи на Север, нашли запись о выявленном у Галины ещё в раннем детстве заболевании – пороке сердца.
Мамин портрет стоит у меня в рамочке на окне, сестра, улыбаясь, смотрит с фотографии на стене.
В ночь, когда умирала мама, я спала тревожно. Что меня беспокоило, я не понимала, снов вещих не видела, и припомнить что-то существенное из увиденного во сне, не могу. Никакой мистики.
Но в тот момент, когда отходил в иной мир муж Володя, мне было не по себе. Я только что постирала белье. На дворе стоял январь, и сушильную стойку мы размещали в коридоре у входной двери в квартиру. Белья приходилось стирать много – трехлетний внук, сын Василий с женой (Лёша служил в армии) и наши с Алёной вещи. Вася собирался на работу в ночную смену и стоял, почти одевшись, рядом со мной. В этот момент я почувствовала себя так плохо, что побоялась даже что-то произнести вслух. Казалось, со словами меня покинут и последние силы. Сын по лицу догадался о моем состоянии, взял меня за руку и усадил в кресло.
Я всё ещё молчала, боясь растерять уходящие от меня силы, тупо уставилась взглядом в телевизор, силясь вспомнить, что за седой актер в образе героя на экране. Это был последний кадр какого-то художественного американского фильма. Далее из титров я узнала имя актёра – Ричард Гир. Следующая пришедшая ко мне мысль – какой неузнаваемо старый стал у меня Гапеенко. Накануне я вернулась из игарской командировки, где буквально в последние дни установленного законом срока свозила и сфотографировала на новый паспорт живущего уже в своем обособленном мире бывшего мужа. Я привезла эти фото с собой, но детям их не показывала – на вид 80-летний беззубый старик с исхудалым изнеможённым лицом. А ведь ему всего 59. И вдруг, как некая подсказка, в следующее мгновение чей-то голос внутри меня:
— Для памятника на могиле возьми то моё фото, где я в милицейской фуражке. Помнишь, то самое, что делал для местного телевидения Влад Силинский?!
Что за наваждение, подумала я. На кухне раздался телефонный звонок. С трудом, передвигая ноги, я переместилась поближе к телефону. Сын уже успел уйти из дому. Звонила из Игарки сестра Галина:
— Валя, ты сидишь там или стоишь?
— А в чём дело?
— У меня для тебя новость.
Я, конечно, сидела, иначе подобраться к телефону было бы нельзя, он размещался на полочке кухонного уголка. А вот излишняя детализация в разговоре сестры меня в этот момент раздражала. Не хотела я знать никаких новостей из Игарки – всё о каких-то несчастьях и неурядицах.
— Умер Володя, — сказала сестра. Два дня назад его подобрала на улице «скорая», иначе бы он замёрз сразу.
Стояли крещенские морозы – 17 января 2004 года. Утром следующего дня мы с сыном вылетели в Игарку.
В ночь перед похоронами я была у гроба одна. Никто не захотел разделить со мной эту участь, Вася побоялся и ушел в другую комнату или на кухню, точно уже не помню. Лёша еще не прилетел. Родственники и друзья привели какие-то уважительные доводы, пообещав вернуться уже с утра. Я же не могла не передать умершему своими мыслями то негодование, которое меня переполняло:
— Сжёг свою жизнь зазря. Оставил меня одну с тремя детьми, нерешёнными жилищными проблемами, долгами, без опоры и поддержки, — я не произнесла этого вслух…
Впрочем, опорой он уже и перестал для меня быть несколько лет назад. А как нужны были бы нам его умелые когда-то золотые руки. Мальчишкам-сыновьям передалось его умение строить и ремонтировать, любовь и старательное отношение к технике. Но как нам его не хватает сегодня, в современной нашей жизни и спустя почти десятилетие его кончины. Не устаю корить его ежедневно.
Вот потому, видимо, и не может его душа до сих пор успокоиться. То во двор деревенской усадьбы войдет, то в приоткрытую щель городского окна дуновением ветра проникнет: дескать, прости.
Три могилы осталось в Игарке, сестра покоится в Красноярске на Бадалыке. На памятнике у Володи то самое фото в милицейской фуражке и шинели – его последнее мысленно переданное мне желание.
По-разному уходили из жизни наши предки, кто-то прожил долгую и праведную жизнь, оставив после себя череду славных дел и потомство. Кто-то, что называется, погиб на взлёте, так и не успев совершить ничего примечательного, от этого боль утраты становилась ещё горше.
Моя мама Лидия Ивановна очень переживала раннюю кончину своей матери – 47-летней Анны Дмитриевны Стольниковой. Маме тогда исполнилось только 23. О самом факте смерти бабы Нюры от не оказанной вовремя врачебной помощи мама нам напоминала каждый год 7 ноября – для всей страны это был праздник, для неё — очередная печальная годовщина.
Иван Яковлевич Стольников (на снимке с братом он слева) был старше жены на десять лет, любил погулять с девахами, в молодости натирал губы красным жгучим перцем, чтобы молодухи помнили его жгучие поцелуи. Всё потомство Стольниковых – два сына Григорий и Василий и две дочери Лидия и Елена носили прозвище «Перцевы дети». Дважды ещё дед Иван был женат и умер 29 июля 1962 года в возрасте 74 лет, сражённый известием о большом пожаре в Игарке. Интернета и даже телевидения ещё и не было в помине, а слухи о том, что люди спасаются лишь тем, что сидят погруженные в воды Енисея, стали для него критическими.
Большинство Стольниковых (а только в семье у Якова Игнатьевича Стольникова было двенадцать детей) похоронены в Заозёрном, за могилами предков присматривает мой двоюродный брат Сергей Агафонов.
Предок рода Дресвянских упоминается в числе основателей города Заозерного, первоначально, Троицко-Заозёрной слободы. Она была основана в августе 1776 года экономическими крестьянами из прихода Троицкого Усолья Енисейского заказа Романом Амосовым, Семеном Дресвянским и Иваном Пулкиным.
История семьи Дресвянских еще ждет своего более подробного освещения. Скажу лишь о родителях отца – Даниле Григорьевиче и Прасковье Тимофеевне (на фото они в центре). До замужества они оба носили фамилию Дресвянских, но ближайшими родственниками не были. Дедушка умер в Игарке 19 июня 1957 года от рака желудка, бабушка пережила его на пятнадцать лет. Могила деда Данилы Григорьевича Дресвянского где-то на заброшенном литовском кладбище в Игарке по неизвестной мне причине никогда нами не посещалась, хотя память о деде – всегда была доброй. Не перенесена отдельным захоронением после начала строительства второго микрорайона в Игарке могила прабабушки Марии Александровны Дресвянской, скончавшейся в возрасте 90 лет.
Бабушка умерла в доме престарелых в станице Тинской, никто из родственников не был рядом и никогда не посещал её захоронение.
Я не люблю бывать на кладбище. Мне там плохо и горько, я не могу смириться с кончиной близких мне людей, потому не могу произносить там какие-то слова, тем более устраивать поминальные обеды, даже приносить на могилы цветы. А теперь и вовсе мы находимся далеко от Игарки…
Я пережила смерть еще одного близкого мне человека, чье имя кто-то и знает, но вслух его называть не буду. Он похоронен в Санкт-Петербурге, его тело кремировано, а урна помещена в могилу отца. Первоначально я никак не могла смириться с этим – как это так, нет тела, только пепел…
С годами, а вот уже и печальное десятилетие события наступает, я все более и более соглашаюсь, что более гуманно уничтожить путём сжигания человеческие останки сразу после смерти человека, чем через века при очередном строительстве обнаружить в котловане чьи–то не истлевшие скелеты и черепа.
Возможно, кремация умершего человека – это более приемлемая для сердец живущих успокоительная процедура. Душа – в ином мире, а в памяти живущих – добрые дела, свершённые человеком при жизни. И ненужно обременять горестных родственников заботами о возведении дорогостоящего надгробия. У некоторых народов (к примеру, в Индии) есть обычай – развеивать прах умерших. Мне более близка подобная традиция, тем более, что и православная церковь не осуждает подобное, и вреда экологии процедура не наносит.
Сколько наших крестов по России стоит. На большинстве погостов рядом с ухоженными могилами, посещаемыми родственниками, заброшенные покосившиеся сгнившие у основания деревянные кресты, либо проржавевшие со временем металлические пирамидки. Камень долговечнее, но мысль о не возможности посетить дорогие тебе могилы, тоже вызывает страдания у живущих вдалеке от дорогих сердцу погостов. Меняются поколения, забываются имена предков. Кто придет на могилу родственника через десятилетия?!
По возрасту я в семье самая старшая. К будущему отношусь спокойно. Что-то я так и не успела сказать сыну в тот июльский вечер, когда мы вместе смотрели с ним на небо и рассуждали о потустороннем мире. Поэтому и родились эти заметки.
Мама, спасибо за очень трогательную и душевную статью, за запечатленную память этих горестных событий…Можно верить или не верить в загробную жизнь и в ангелов-хранителей, но главная мысль в том, что люди, ушедшие от нас в мир иной, продолжают жить ровно столько, сколько они остаются в нашей памяти. А пока мы помним их, они рядом с нами…