Говорят, что великому русскому полководцу Александру Васильевичу Суворову принадлежат слова о том, что война не кончается до тех пор, пока не будет похоронен последний погибший на ней солдат. Мы отнесли на погост уже большую часть встретивших Победу ветеранов, но до сих пор нет уверенности в том, что все погибшие в войну обрели свой вечный покой по христианским обычаям, будучи погребенными в могилы. Я каждый раз с трепетом ловлю в начале лета сообщения о том, что молодежные поисковые отряды отправились к местам былых боев и с надеждой жду, что ещё одна из разыскиваемых мной фамилий из разряда пропавших без вести станет известной.
Призванные на фронт осенью 1941 года из Игарки бойцы были направлены на Волховский и Ленинградский фронты. Известно, что в состав 59-й и 2 ударной армий кроме иных формирований входили 372, 374, 376, 379, 381, 382 стрелковые дивизии. Именно в них воевали игарчане. Долиной смерти называют современники небольшой по площади участок в Новгородской области, где во время войны погибли десятки тысяч солдат. В конце 1941 года Красной Армии удалось ненадолго прорвать немецкую оборону около Мясного Бора.
За образовавшийся коридор в районе Мясного Бора развернулись ожесточённые бои. С декабря 1941 по июнь 1942 года, его ширина менялась от 3—4 километров до узкого простреливаемого пространства в 300 метров. Сложности в снабжении армии через этот узкий коридор обусловили неудачи Красной Армии и привели, в конечном счёте, к гибели 2-ой армии». Известен и сдавшийся в плен генерал армии, стоявший у её руководства с апреля по июль 1942 Андрей Власов.
Значит ли это, что и наши земляки перешли на сторону врага?
Хочу привести вам практически полностью очерк Александра Орлова «Мёртвые срама не имут», опубликованный в газете «Новости Игарки» 30 июня 1994 года, а первоначально напечатанный в московском журнале «Грани». В нём рассказывается о первых послевоенных годах и о человеке, посвятившем себя тому, что не завершили наши власти и армия – своевременному отысканию на поле боя погибших и их захоронению.
Всю недолгую жизнь, а прожил Николай Иванович Орлов всего 54 года, его мучил вопрос: «Почему? Почему они не похоронены?» Его впечатления от посещения Долины смерти, поведанные младшему брату, журналисту, и составляют основу очерка.
Вы скажете, что за двадцать лет, прошедших с момента публикации очерка, многое изменилось. Действительно, на воинском кладбище в Мясном Бору преданы земле более 20 тысяч солдат. Воздвигнут величественный монумент. В Долине смерти продолжаются поиски погибших, ежегодно на кладбище проводятся захоронения убитых в войну советских, немецких и воевавших на их стороне испанских солдат, хотя местность вокруг сильно заболочена и дорога к Долине Смерти затруднена.
Публикуя в рамках своей книги очерк Александра Орлова, мне хотелось дать возможность современному читателю увидеть «страшную мясорубку» под названием «война», воочию пройдясь по местам боёв, отдав последние почести бойцам, не выпустившим из рук оружия даже в момент своей смерти. Итак, читаем:
«…Конец лета сорок шестого года. Маленькая станция километрах в тридцати от Новгорода со странным названием Мясной Бор. Недавно окончившаяся война напоминает о себе на каждом шагу. Стоит только сойти с на скорую руку восстановленного железнодорожного полотна, собранного из рельсов, которые совсем недавно служили перекрытиями блиндажей, как лес покажет своё страшное нутро. Впрочем, лес это красиво сказано. Только обладая большей фантазией, можно назвать лесом то, что называлось так в Мясном Бору сорок шестого года. Охотников ходить туда много не было, хотя и росли там грибы да ягоды, что в послевоенной голодной жизни было немалым подспорьем, но не меньше, чем грибов и ягод, таилось в этом истерзанном войной лесу, мин. Русские и немецкие, противотанковые и противопехотные, с сюрпризами и без оных, поджидали они свои жертвы, не дождавшись их за войну. На каждом шагу в этом лесу такое, что нетронутыми остаются грибы и ягоды.
В конце августа сорок шестого приехал в Мясной Бор Николай Орлов – мой старший брат. К тому времени семья наша уже почти год прожила на станции, куда отца направили дорожным мастером. До войны было у матери с отцом пятеро детей, а к сорок шестому году осталось трое (я родился уже в сорок восьмом). Самого старшего – Женю – не дождались с войны. В дом пришла страшная бумажка со словами «пропал без вести». В феврале уме Юра, которому едва исполнилось четырнадцать. Смерть свою он нашёл в лесу. Осколком гранаты, разорвавшейся после выстрела в неё из винтовки, подобранной тут же, ему поцарапало ногу. Ранка была пустяковой, но через две недели начался столбняк, и Юра умер в Ленинградской больнице.
Николай остался в семье самым старшим. По выходным иногда приезжал из Ленинграда Валера, который был на два года моложе. После окончания ФЗУ он работал на заводе «Большевик» слесарем-сборщиком. Самой младшей в семье была сестрёнка Лида. Мама пыталась хоть что-нибудь разузнать о судьбе Жени, но на все запросы приходил один и тот же стандартный и бездушный ответ, из которого следовало, что рядовой Евгений Иванович Орлов вроде бы и не жил на этой земле. Только в пятьдесят девятом из военкомата придёт извещение, что «Орлов Евгений Иванович, рядовой 99-й стрелковой дивизии погиб 27 декабря тысяча девятьсот сорок третьего года».
Местные жители, кое-как обживавшие брошенные блиндажи и землянки, оставшиеся после боёв, рассказывали Николаю, что в лесу, щетинившемся обгорелыми, обрубленными снарядами стволами деревьев, лежат «власовцы» — предатели, что будто бы в сорок втором сдал в этих местах генерал Власов немцам целую армию. Многие тысячи погибли, но собакам, мол, собачья смерть, поэтому и лежат они в лесу до сих пор неподобранные, поэтому и доносит ветер невыносимо сладкий запах с запада. Говорили, что осталось всё в лесу так, как было в сорок втором. Никто там ничего не собирал.
Первый раз в лес Николай рискнул пойти по единственной тропиночке, что вела в сторону бывшей деревни Земтицы, и единственная была не заминирована. По ней все ходили за брусникой. Неподалёку от деревни было болото, где на высоких сухих кочках уродилось в тот год ягоды видимо – невидимо. Хоть и страшно было соваться в лес, но голод не тётка, да и лесная ягода ценилась наособицу – её не только можно было съесть самим, но и свезти в такой уж далёкий Питер, где выменять её на что-нибудь необходимое для жизни.
Тропинка уводила всё дальше и дальше. Слева и справа горбатились заросшие травой спины блиндажей, из травы торчало рваное железо, убегала куда-то в кусты колючая проволока, ещё совсем не тронутая ржавчиной. Так и подмывало уйти в сторону посмотреть – что там в этих блиндажах, но останавливали слова отца: «Ни шагу с тропинки!» Как не велико было любопытство, но жизнь была всего одна и прожито в ней всего ничего – девятнадцать лет. Едва приехав домой, Николай успел убедиться, что здешние леса не прощают безрассудных. Почти каждый день в лесу гремели взрывы. Иногда подрывались лоси, кабаны, но чаще – люди…
Внимательно глядя под ноги, Николай и не заметил, как дошёл до болота. Только когда увидел слева и справа краснеющую среди мха бруснику на крепких веточках с глянцевитыми листьями, понял, что дошёл до места. Мох под ногами не тронут ни единым человеческим следом – видно, не добрались ещё до брусничника мясоборские ягодники. Ступать по мху было страшновато. Правда, Николай уже знал некоторые приметы, по которым можно было определить взрывоопасный сюрприз.
Огляделся – вроде не видно проволочных оттяжек, которые выдают немецкую мину-лягушку, или советскую противопехотную ПОМЗ. Не похоже, что этот мох когда-нибудь тревожили, чтобы упрятать в него взрывоопасные сюрпризы. Сделал шаг, другой — тишина. Постепенно осмелел и рискнул отойти с тропинки в сторону, не теряя её из виду. Над болотом висела гнетущая тишина, только поздние комары со звоном атаковал неожиданную добычу. Крупные ягоды, похожие на капельки крови, быстро наполняли солдатский котелок и перекочевывали из него в корзину. Переходя от одной кочки к другой, Николай то и дело поглядывал на тропинку – не далеко ли ушёл?
Он и не заметил, как увлёкся и забрался слишком далеко. Подняв голову в очередной раз, увидел, что тропинка исчезла из виду. Противная дрожь в руках заставила выронить котелок, почти полный брусники. Присев на кочку, сплюнул под ноги: «Вот чёрт, как теперь выбираться?» Оглянувшись, неожиданно увидел неподалёку лису с висевшей клоками грязно-рыжей шерстью.Он6а что-то рвала зубами, изредка бросал в его сторону злые взгляды, как будто хотел спросить: «Что тебе-то здесь надо?! Николай поднялся и сделал шаг в сторону лисицы. Она недовольно тявкнула, отскочив за кочку, и уставилась на него настороженно. Там, откуда она отскочила, лежала какая-то непонятная груда тряпья, и только подойдя совсем близко, Николай понял, что видит перед собой труп человека. На выцветших петлицах гимнастёрки брусничным цветом горели лейтенантские «кубари».
Убитый лежал навзничь. Нитки, которыми были пришиты нагрудные карманы, совсем сопрели, и один из карманов обнажил всё содержимое. Под отвалившимся клапаном кармана гимнастёрки чернел маленький пластмассовый цилиндрик медальона. Тяжёлый трупный запах не давал приблизиться. Николай длинной палкой дотянулся до кармана и сдвинул в сторону клапан, легко отделившийся от гимнастёрки. Медальон скатился в мох. Зажав нос и преодолевая в брезгливость, он сделал пару шагов, поднял пластмассовый цилиндрик.
Из рассказов отца Николай знал, что такие медальоны давали каждому солдату, и в нём должна быть записка с именем и адресом погибшего. Совершенно забыв про мины, он отошёл в сторону и свернул колпачок медальона. Внутри, туго свёрнутый в трубочку, лежал бумажный вкладыш. Вытаскивать его не решился. Дома вместе с отцом развернём, а то испорчу ещё», — подумал Николай. Находка совершенно потрясла его. Никогда до этого ему не приходилось натыкаться на убитого солдата. В душе боролись и страх, и любопытство, и горечь: «Может, и Женька где-нибудь вот также лежит неподобранный, забытый!» Как-то сразу забылись рассказы про предателей. Как погиб этот лейтенант? Почему его не нашли, не похоронили? Болото молчало…
Переведя дух, Николай пошёл назад – на выход, а в сторону от безопасной тропинки – туда, где линия обороны. Как он не подорвался тогда, брат объяснить не мог и спустя годы. Видно, Бог хранил – иного объяснения не находилось.
Метров через четыреста от того места, где он натолкнулся на погибшего лейтенанта, начинались линии траншей. Картина, которая тогда предстала перед его глазами, сохранилась в красках на всю жизнь. Через траншею вёл след танковых гусениц. Неподалёку, в примятом кусту, беспомощно свесив пушку, стояла обгоревшая с кормы «тридцать четвёрка». В её борту чернела небольшая пробоина с рваными краями. Метрах в тридцати, оставив позади разорванную гусеницу приткнулся к поломанному осиновому стволу другой танк. В развороченном орудийном дворике, через который он прошёл, разбросав станины и задрав к небу тонкий ствол, валялась раздавленная немецкая 37-миллиметровая пушка.
Слева и справа видны были разбросанные гильзы, чуть позеленевшие от перекатывания под ногами, и Николай едва не упал, обходя пушку. За ней, прикрытый опавшей листвой, громоздился штабель зеленовато-серых коробок со снарядами, чётко выделялись белые надписи на крышках, указывающие калибр. Открыв одну из упаковок, он увидел двенадцать блестящих гильз: «Как будто вчера сделаны», — подумал про себя. Две немецкие каски с серебристыми орлами валялись неподалёку от ящиков со снарядами. Подойдя и подняв одну из них, Николай прочитал фамилию владельца, написанную внутри белой краской.
Трупов немецких видно не было, кругом виднелись только русские серые шинели. Рядом с орудийным двориком лежали сразу трое. У одного солдата, что был поближе, пальцы руки как будто бы прикипели к рукоятке затвора трёхлинейки, с недосланным в патронник патроном. Убитые лежали и на траншейном бруствере, и внутри траншеи, и в траве перед ней. Когда Николай подошёл поближе к танку, то увидел мёртвого танкиста. У того хватило сил, чтобы выбраться из горевшей машины через нижний люк, но уже не хватило сил на то, чтобы жить. Среди множества трупов лежали лотки с неизрасходованными минами от ротного миномёта, кое-где валялось немецкое снаряжение, но сколько ни смотрел Николай по сторонам, ему так и не удалось увидеть ни одного немецкого трупа. Похоже, она собрали своих.
В тот день особенно далеко заходить он не решился, заглянул только напоследок в один из немецких блиндажей. Там было всё так, как будто его только что оставили хозяева — вышли на минутку по какой-то надобности и вот-вот вернутся. Свет, падавший внутрь через небольшое окошечко из плексигласа, позволял разглядеть внутренность нехитрой военной постройки. На грубо сколоченном столе из тёсаных плах стояла литровая керамическая бутылка, рядом плошка из картона с фитильком, торчавшим из залитого в неё парафина, несколько овальных банок с яркими картинками на крышках, под ними газета с готическим шрифтом. Николай решил войти.
В углу блиндажа виднелся небольшой металлический ящик, напоминавший чемодан с рифлёной крышкой. Николай приподнял его за круглую рукоятку — ящик был чем-то набит. Повозившись с запором, он открыл его и увидел внутри ряды новеньких немецких гранат с длинными деревянными рукоятками. В специальном отделении лежала небольшая картонная коробочка с непонятной надписью и красной полосой по диагонали.
«Взрыватели», — догадался Николай. Концы рукояток гранат были закрыты аккуратными металлическими колпачками. Достав одну гранату из гнезда, он отвинтил колпачок и увидел в углублении белое фаянсовое колечко на шёлковой веревочке. Захотелось попробовать бросить гаранту. От людей воевавших Николай слышал, что у немецкой «толкушки» — так её называли за схожесть с деревянной толкушкой для приготовления картофельного пюре — замедлитель горит целых семь секунд, и даже бывали такие случаи, что летевшую гранату перехватывали и бросали обратно — там она и взрывалась. Он отвинтил рукоятку и, достав из коробочки блестящий капсюль-детонатор, вставил его в гранату. Выйдя из блиндажа, Николай дёрнул за кольцо и бросил гранату за угол. Секунды тянулись необычайно долго. Резкий звук взрыва заставил вздрогнуть и пригнуться. Неподалёку ветку срезал осколок, ещё несколько прошуршали в траве. Взглянув, он увидел облачко чёрного дыма, поднимавшееся над тем местом, где упала граната.
Обратно шёл по своим следам, страх, вроде бы совсем забытый, вернулся, как эхо от взрыва гранаты, и заставил вглядываться в каждую кочку под ногами, в каждую железяку перед собой. Он вздрогнул от неожиданности, когда среди кустов, которые уже проходил на пути к блиндажу, вдруг заметил угловатую башню с белым крестом и намалёванным рядом с ним номером. Короткая пушка смотрела куда-то в сторону, как будто продолжала выцеливать невидимого врага. Краска на башне не потускнела и не обуглилась — танк не горел. Когда Николай приблизился, то обнаружил: правая гусеница, разорванная взрывом, лежит метрах в двух за танком, чуть в стороне, так как танк без одной гусеницы успел сделать разворот в сторону потерянной железной обувки. Вскарабкавшись на броню, заглянул в открытый люк. Со света видно было плохо, но всё-таки разглядел, что внутри всё совершенно цело. Немцы просто бросили его — наверное, некогда было натягивать перебитую гусеницу.
Кое-как выбрался на уже знакомую тропинку, перевёл дух. Всё увиденное стояло перед глазами, заставляя сердце учащённо биться. Вспомнил рассказы о предателях, якобы лежащих здесь, но то, что он увидел полчаса назад, как-то не вязалось с предателями. Видно, что здесь дрались не на жизнь, а на смерть. Непохоже, что здесь кто-то сдавался или кого-то сдавали. Что-то не так было в рассказах…
Домой пришёл под вечер, отдал матери ягоды и показал отцу найденный медальон, правда, о том, что дошёл до обороны, рассказывать не решился. После ужина вместе с отцом достали бумажку, вложенную в пластмассовую капсулу. На узкой желтоватой полоске были хорошо видны карандашные строки, всё отлично читалось. Погибший лейтенант оказался из Одессы. Ответ на письмо, которое они отправили по адресу погибшего, пришёл очень быстро. Откликнулись мать и сестра лейтенанта. Многие строчки письма прочитать было почти невозможно — так он было залито слезами. Мать писала, что ненаглядный сыночек ушёл на войну добровольцем со второго курса художественного института в Ленинграде. С июня сорок второго не было от него никакой весточки, только позднее получили извещение, что пропал сын без вести. Извещению не поверили, всё ждали, что, может, объявится, может, придёт. Не дождались…
Строки обожгли такой болью, таким страданием — Николаю стало не по себе. Наверное, именно в этот день, появилось у него на сердце зарубка от чужой боли.
Каждый новый поход убеждал Николая, что молва, порочившая лежащих в лесу солдат, запущена не случайно. Тогда он не мог понять, кому и зачем это нужно — понял позднее, но уже тогда он осознал, что кроется здесь какая-то, пока неведомая ему тайна. Лес притягивал, манил и пугал неизведанным, страшным.
В один из дней наступившей незаметно осени Николай шёл по уже знакомой тропинке. В этот раз ягоды его не интересовали, хотя от матери и получил наказ собрать хоть немного клюквы. В прошлый раз, ещё на самом выходе из деревни, от которой, правда, мало что осталось, он заметил у дороги покатый бугор, заросший травой. Из бугра торчала печная труба, рыжая от ржавчины. От бугра к придорожной канаве вела траншея. По этой траншее Николай и подошёл к дощатой двери землянки. Дверь, похоже, была снята с разрушенного дома. На ней хорошо сохранились следы голубой веселенькой краски. Сразу за дверью лежали кипы листовок. Одни были форматом побольше, а другие крохотные, как раз такие, что мужики на закрутку табака отрывают от листа газеты, аккуратно обходя очередной портрет генералиссимуса. «Вы окружены со всех сторон. Ваше положение безнадежно!! — прочитал он на маленьких листочках пожелтевшей бумаги. На одной стороне был нарисован жизнерадостный красноармеец, воткнувший штык в землю и поднявший руки, а на обороте было написано: «Эта листовка — пропуск, действительно для неограниченного числа командиров, бойцов и политработников РККА, переходящих на сторону Германских Вооруженных Сил».
Зима, пришедшая после осенней слякоти, распутицы, хмурого неба, выбила снегом жухлую траву, накинула маскировочное покрывало на брустверы траншей, горбы блиндажей, но не смогла скрыть искорёженного железа разбитых автомашин, стоявших вдоль изрытой воронками лежнёвки.
Кроме тропинки, по которой ходил до этого, Николай потихоньку освоил и другие лесные пути. Оказывается, по бревенчатому настилу фронтовых дорог, двумя нитками протянувшихся через Долину Смерти — так называлась местность к западу от Мясного Бора — можно было ходить, особо не опасаясь — противопехотных мин не было, а противотанковые человеку не страшны — вес маловат.
Надо было жить, а для жизни много чего надо. В ту пору из леса несли запчасти для автомашин, и инструмент, и посуду всякую, которую по блиндажам да землянкам из деревень натащили. В пулемётных гнездах набирали стреляных гильз, сдавали их в металлолом — это давало кое-какие заработки.
Чем дальше забирался Николай в глубину израненного леса, тем страшнее картины открывались перед его взором. Убитые лежали повсюду.
Километрах в четырёх от Мясного Бора на запад течёт неприметная речка Полисть, берущая начало тут же, из мохового болота. Когда он дошёл до неё в первый раз, то увиденное на её берегах, было похоже на кошмар. Весь лес был срублен снарядами, среди множества воронок — больших и малых — в самых невероятных позах были разбросаны трупы. Их были тысячи. Снег превратил убитых в какие-то фантастические скульптуры, усиливая и без того жуткую картину побоища.
На восточном берегу Полисти, метрах в двухстах, змеилась глубокая траншея немецкой обороны, и перед ней наши убитые были в таком количестве, что казалось: здесь прошла какая-то невероятных размеров коса, скосившая людей, как траву — это поработали немецкие пулемётчики. В пулемётных гнёздах гильз стреляных было по пояс. Во многих воронках прямо изо льда торчали порыжевшие лохмотья изодранных осколками шинелей, ноги в ботинках с обмотками. У края дороги, уткнувшись радиатором в воронку от снаряда, стоял разбитый немецкий бронетранспортёр с вывороченным бортом. Через огромную дыру были видны внутренности машины, покрытые чёрной копотью. Среди железного хлама, когда-то приспособленного, чтобы нести смерть, валялись два истерзанных взрывом немца, прямо в небо смотрел дырчатый ствол МГ-34.
К тому времени Николай прекрасно разбирался в оружии, да и трудно было в нём не разобраться, если оно лежало всюду, и покажите мне того мужчину, которого никогда не привлекали огнестрельные игрушки? Пулемёт МГ-34 был в этом ряду игрушкой особой. Не зря он назывался «универсальным» — в отличие от советского «дегтяря» МГ стрелял и от ленты, и от специальных магазинов, то есть мог использоваться как станковый и ручной.
Скорострельность его была более высокой, чем у пулемета Дегтярева, и он буквально перерубал цель своей очередью.
Взобравшись на гробообразную тушу бронетранспортёра, Николай потянул пулемёт за ствол и вытащил наружу. В двух круглых рифлёных коробках по бокам была видна блестящая лента с патронами. Передёрнув затвор, он пристроил МГ на борт транспортёра и нажал на спуск. Пулемёт мягко дёрнулся в руках, и над недалёкой воронкой взметнулся фонтан коричневой болотной воды, перемешанной с ледяным крошевом, желтые латунные гильзы веером рассыпались на снегу. Эхо выстрелов отозвалось в черной утробе бронетранспортёра гулкой дробью.
Слева от того места, где он остановился, колыхался высокий тростник. Николай уже почти перевёл взгляд, когда заметил в тростнике что-то непонятное. Он пригляделся и увидел нечто похожее на хвост самолета. Идти туда было страшновато, но любопытство всё-таки победило страх. Мороз крепко прихватил землю, и противопехотные мины нажимного действия не срабатывали, а натяжного действия выдавали себя проволочными растяжками, хорошо заметными в полегшей траве. Правда, в тростнике обнаружить их будет труднее, но Николай уже достаточно хорошо освоил это дело. Он еще раз пригляделся — самолёт лежал за линией траншеи, рядом с которыми он стоял. В низине, заросшей тростником, траншей не было, но если продолжить мысленно извилистую линию, которая тянулась вдоль реки, то она как раз пришлась бы на тростниковые заросли. «Там вроде бы и мин-то не должно быть, хотя, черт его знает. Ладно, проберусь как-нибудь. Где наша не пропадала!».
До самолёта дошёл минут за тридцать. Прежде чем сделать шаг, внимательно осматривался вокруг и только тогда продвигался ещё на метр. Мессершмидт лежал на брюхе, чуть зарывшись моторной частью в болотину. Пятнистая зеленая маскировочная окраска хорошо сохранилась и указывала на то, что сбили его летом. На левом борту под кабиной виднелось большое зелёное сердце с белой окантовкой, за ним белый двойной треугольник и дальше к хвосту — крест. Фонарь кабины был закрыт, и когда Николай туда заглянул, то отшатнулся: завалившись на ручку управления, в кабине сидел совершенно целый лётчик. Голова в шлеме с небольшими пластмассовыми наушниками уткнулась в
приборную доску — видимо, при ударе о грунт, что, скорее всего, и послужило причиной гибели пилота. Как открыть фонарь? Пришлось довольно долго повозиться, прежде чем угловатый колпак откинулся вправо. В нос шибануло резким запахом тления, бензина и чего-то непонятного. С левой стороны, за спинкой сиденья, торчал уголок планшета. Николай потянул за ремешок и достал планшет из кабины. В нём была вложена полётная карта с нанесёнными маршрутами полётов. Линии маршрутов тянулись от Сиверской к Мясному Бору, к Мосткам, к Спасской Полисти — деревням неподалёку от Мясного Бора — району, где была окружена 2 ударная армия генерала Власова, а с ней части 52 и 59 советских армий.
С каждым походом Николай всё более смелел, учился преодолевать ловушки, оставленные войной, и каждый поход давил на него новым грузом увиденного. По выходным из Ленинграда приезжал брат Валерка, и тогда в лес ходили вдвоём. Потихоньку научились не только обнаруживать мины, но и снимать, и обезвреживать их. Кое-какие секреты этого опасного дела выведали у сапёров, работавших летом на разминировании. Наши мины были попроще, но от этого и более опасными. Многие из них лучше было обходить стороной. В немецких было наворочено всяких хитрых предохранителей и прочих штучек. Все было очень тщательно сделано. Эти мины были достаточно сложными, но их устройство не представляло особого секрета, благодаря инструкциям, найденным в немецком блиндаже. Перевести их помогла всё та же соседка. Правда, в отличие от писем немецкого летчика, ей пришлось повозиться со специальной терминологией, но вместе осилили, и с тех пор Николай считал себя достаточно подкованным в сапёрном искусстве.
Зима многое скрыла под подмёрзшей землёй, но и наверху недоставка к наглядных пособиях войны не было. Кругом лежали штабеля ящиков со снарядами, лотков с минами разных калибров к минометам. В какой только упаковке не пряталась смерть! Немецкие миномётные мины лежали в темно-зелёных коробках, похожих на аккуратные чемоданчики. В маленьких и пузатых — по десять мин калибра 50- мм, блестевших алюминиевыми головками; в чемоданах побольше и более плоских — по три мины калибра 81, 88. Здесь был богатый выбор: серые — дымовые, зелёные — прыгающие осколочные, жёлтые с красной полосой – зажигательные.
Как-то раз отважились пострелять из миномета. Нашли с Валерой маленький, похожий скорее на игрушку, чем на оружие, немецкий пятидесятимиллиметровый миномёт. Повозившись с блестящими рукоятками, сообразили, как привести его в боевое положение. Выставили коротенький ствол градусов под сорок пять и бросили в него мину. На всякий случай отвинтили головку с взрывателем — вдруг в стволе взорвётся. Раздался хлопок вышибного заряда, и мина, жутко завывая, унеслась в небо. Вторую бросили с головкой. Выстрел! Через короткий промежуток — взрыв. Резкий, но не очень громкий, с подвизгиванием разлетающихся осколков. Штук пятьдесят мин расстреляли моментально. Мины ложились кучкой: одна к другой. Кустарник, куда они падали, изрядно поредел. «Вот так и наши падали под миномётным огнём, как эти ветки», — раздумчиво произнёс Валерка.
Домой в этот день вернулись затемно, нагружённые трофеями. Уплетая за обе щеки небогатый послевоенный харч, рассказывали родителям об увиденном. Мать только головой качала: «Куда вас черти носят!».
В брошенных блиндажах попадалась всякая всячина. Кроме оружия всевозможных систем и назначения, частенько находили карты с нанесённой боевой обстановкой, личные документы, газеты — наши и немецкие. В немецких писалось, что доблестные войска фюрера громят противника на всех фронтах и повсюду: на земле, в небесах и на море. В советских — под знаменем Ленина-Сталина одерживали одну за другой победы над кровавым фашистским зверем доблестные советские войска. Кроме центральных: «Правды», «Красной звезды», «Известий», Николаю попадалась и маленькая армейская газета, отпечатанная на плохой серой бумаге. Название её было: «Отвага». Только много лет спустя он узнал, что так называлась газета 2-ой ударной армии. На её страницах пехотинцы и танкисты, артиллеристы и миномётчики показывали чудеса героизма, громя врага на пути к Ленинграду. Политуправление армии предрекало близкую победы: «Мы уже приближаемся к выполнению поставленной задачи. Измотанные в прошедших боях, вшивые, изголодавшиеся орды гитлеровских вояк, чувствуя свои последние дни, яростно сопротивляются могучему напору наших частей. Но силы немцев слабеют с каждым часом. Фашисты мечутся, как бешеные псы, стремясь задержать наше наступление. Тщетны их усилия! Мы успешно пробиваем и пробьём себе дорогу по трупам фашисткой сволочи. Навстречу нам движется лавина могучая славных воинов Ленинградского фронта, идущих на соединение с нами. Остался ещё один бросок на Любань, и выстрелы наших орудий, пулемётов, винтовок сольются в единый победных хор с героическими залпами бойцов города Ленина!».
Весной море разливанное воды заполнило лес. Раскисшие зимники превратились в реки. Без хороших сапог никуда ногой было не ступить, а сапог-то как раз и не было. Николай щеголял в армейских лендлизовских ботинках из толстой красноватой кожи. Обувь была хоть куда, только не по мясоборской весенней распутице. Но лес манил к себе ещё нераскрытыми тайнами, и никаких сил не хватало, чтобы усидеть дома, дожидаясь дня, когда можно пойти в знакомые места без риска утонуть по уши.
По утрам землю ещё нет-нет да и прихватывал морозец, выбеливая уже проклюнувшуюся молодую травку, но силы его хватало на час-полтора, а потом, весеннее нетерпеливое солнце и следа не оставляло от заморозка. Очень скоро, дождавшись первого тепла, лес заполнили подснежники. Их белые ковры утверждали торжество жизни, но, правда, не везде торжествовала жизнь, не везде цвели цветы. Во многих местах ни трава, ни вездесущие подснежники не росли, только лишайник робко пытался зацепиться за обгоревшую землю. Казалось, что земная плоть умерла вместе с теми, кто погиб в сорок втором.
Неподалёку от станции Мясной Бор, там, где проходил спасительный коридор, пробитый ценой невероятных усилий для вывода остатков 2-ой ударной, чернели мёртвые стволы деревьев со сбитыми снарядами верхушками. В каждом из этих убитых деревьев были сотни пуль, осколков, а иногда и неразорвавшихся мелкокалиберных снарядов. Деревья стояли сухие до звона, и их частенько пилили на дрова. Это была та еще работенка! Зубья пилы то и дело скрежетали по стали, но самое «весёлое» начиналось, когда напиленные дрова попадали в печь. Ба! Бах! Ба-бах! — только кастрюли удерживай. Иногда громыхало так, что дверца печки распахивалась и поленья вылетали на пол.
Как только чуть подсохло, Николай отправился в сторону уже знакомой реки Полисть, но на этот раз он пошёл по другой дороге, которая шла параллельно его зимнему пути. Километрах в полутора от Мясного Бора до войны стояли дома деревни Теремец-курляндский. Называлась она так потому, что жили в ней, в основном, латыши, перебравшиеся в новгородские края ещё в прошлом столетии. Деревня ухоженная, в садах вокруг крепких домов. Война не оставила от неё ничего. Только камни обозначали теперь места, где несколько лет назад стояло человеческое жилье. Прямо по деревне проходила в сорок первом — сорок втором году передовая. Артиллерийский огонь разметал крепкие стены изб, а то, что осталось, растащили на блиндажи. От прежнего деревянного великолепия остались только чудом уцелевшие кусты малины, обожжённые яблони да неистребимые георгины.
Дорога от станции Мясной Бор вывела прямо к бывшей мельнице. Зимой сорок второго её в пух и прах рассадили фашистские самолёты — пикировщики Ю-87, и лишь кругляки каменных жерновов напоминали, что здесь когда-то молотили хлеб. Справа от мельницы, на перекрёстке дорог была вырыта стрелковая ячейка. Не верилось, что её давно покинули хозяева. В нише под бруствером блестели винтовочные патроны в разорванной пачке, зеленели непотускневшей краской две гранаты РГД-33. Рядом лежали красными карандашиками невставленные запалы. На дне ячейки валялись в беспорядке стрелянные гильзы и втоптанный в грязь котелок. От ячейки уходила траншея. Николай пошёл по ней, на ходу подбирая то гранату, то пачку патронов, перевязанную бечевкой, то забытую кем-то фляжку. Дно траншеи было сплошь усыпано всяким военным имуществом.
Здесь вперемешку валялись ремни амуниции, брошенные пулемётные ленты, ящики, какие-то тряпки, каски и много чего другого. Среди разнесённых снарядным взрывом брёвен и досок лежал на боку станковый пулемет с недостреленной матерчатой лентой, и прямо под ним, из-под подгнивших в сырости тряпок гимнастёрки, виднелись белые ребра убитого пулеметчика. Он был полузасыпан землёй, из которой торчала нога в таком же, что и у Николая, американском ботинке. Над траншеей витал сладковатый запах разложения. Дыхание перехватило, в горле встал комок тошноты. В метре от убитого лежали спутанные бинты и прорезиненные упаковки от разорванных индивидуальных пакетов. Было видно, что здесь кому-то пытались оказать медицинскую помощь. За поворотом траншеи на бруствере, немного осевшем от дождей и времени, торчала трехлинейка…
Метров через четыреста наткнулся на бетонное кольцо пулемётного гнезда. Его черная амбразура смотрела на запад — как раз в сторону, куда он собирался идти. Над верхним обрезом виднелись чёткие следы пуль. Одна из таких так и осталась торчать в бетоне. Похоже, что стрелок с немецкой стороны не раз сменил обойму, пытаясь подавить мешающую огневую точку.
Дощатая дверь была открыта и, пробравшись через нее в огневую точку, Николай рассмотрел в луче света, падавшего через прямоугольник амбразуры, внутренности крохотного помещения. Несколько пустых коробок из-под дисков от ручного пулемета Дегтярева лежали справа от входа.
Настреляно их было порядочно…
Когда выбрался наружу, то после затхлого, прокисшего воздуха пулемётной точки весенний лесной настой показался таким опьяняющим, что закружилась голова.
Длинная поляна, по которой тянулась траншея, когда-то была деревенской улицей, но теперь об этом напоминали разве что кусты сирени, которые только начинали оживать после войны. Почему-то представилось, как заглядывали ветви этой сирени в деревенские окошки, как отражалась в этих окошках довоенная мирная жизнь. Глядя сейчас на то, что от той жизни осталось, с большим трудом можно было поверить, что так когда-то было. У самого края поляны, под ивовым кустом, желтевшим роскошными сережками, что-то блестело. Это «что-то» при ближайшем рассмотрении оказалось обломками детской коляски. На металлических частях ещё сохранились лохмотья голубой обивки. Откуда она здесь, в деревне? Ведь до войны детская коляска была диковинкой. Правда, здесь латыши жили, они, наверное, богатые были, да и их Латвия — это та же заграница. Оттуда, должно быть, попал этот диковинный предмет в Теремец и вот напомнил о прежней жизни.
Незаметно Николай дошел до немецкой обороны. Высокий бруствер возвышался среди истерзанного кустарника и чахлых берёзок. Фрицевские траншеи сильно отличались от русских своей фундаментальностью, основательностью постройки. Добротно сделанные блиндажи имели несколько накатов из утащенных с железной дороги рельсов, шпал или толстенных брёвен. Почти в каждой стрелковой ячейке стоял бронированный щиток с небольшой амбразурой, который надёжно защищал стрелка от огня противника. В траншеи были установлены насосы для откачки воды, так как места вокруг болотистые и в воде недостатка не бывает в любое время года. Правда, как-то всегда получалось, что траншеи немцев шли по высотам, посуху, а по болоту, где и углубиться-то и нельзя было, шли наши траншеи. Немцы старались создать себе максимально возможный комфорт даже во фронтовых условиях….
За ивовым кустом, до которого добрался Николай, рядом с маленькой воронкой лежали ничком два бойца. У одного каска свалилась с головы, и видны были пряди русых волос. Метрах в трёх от них лежал навзничь третий. Лица у него уже не было, но волосы на черепе сохранились и у него — этот был чернявый. Свалявшийся чуб над чёрными дырами глазниц создавал жуткое впечатление. Голова у него была разбита крупным осколком, угодившим в правый висок. От дыры в каске шла трещина. У поломанной берёзы на боку лежал капитан. Он свернулся калачиком, как сворачиваются во сне дети, но слишком долгим был сон капитана…
Неподалёку виднелся невысокий каменный бруствер. Оттуда в сторону Николая смотрел ствол ручного пулемета. Подойдя поближе, он увидел ещё двоих, за пулемётом затих сержант, на малиновых петлицах его гимнастерки алели треугольнички, перед ним лежали две противотанковые гранаты и две Ф — 1, а в стороне блестела горка стреляных гильз. Тут же стояла открытая коробка с пулемётными дисками. Один из дисков лежал под рукой второго убитого. Этот был рядовым. Оба погибшие были обуты в ботинки с обмотками. У солдата ботинки были прикручены телефонным кабелем. Видно было по всему, что смерть нашла обоих в самый разгар боя. Они поддерживали огнём своих, прорывающихся через линию немецких траншей, но не суждено было ребятам подняться и догнать перешедший смертельную черту взвод. Ни молодые берёзки, что робко тянулись к жизни среди смерти, ни истерзанная земля, с трудом оправляющаяся от ран, не могли поведать подробностей этого боя, о них можно было только догадываться….»
Ну, вот, вы и прочли текст очерка. Не вдруг, и не сразу, решилась я его опубликовать. Хочу, чтобы читатель почувствовал атмосферу войны в деталях, которые я, не будучи очевидцем, никогда бы не смогла Вам передать. Возвращаясь к своей – игарской – теме войны, должна сказать, что в составе 2 ударной армии были бойцы тех воинских формирований, в которых служили и игарчане. В составе действующей армии с декабря 1941 года находилась и 59 армия, в её рядах воевали также наши земляки. 16 декабря 1941 59-ая армия находилась в составе Волховского фронта и участвовала в операции по прорыву окружения частей 2-ой армии на рубеже реки Волхов в районе Чудово. Небольшой кусок берега был захвачен, но красноармейцы не сумели его удержать и в тяжелейших боях в течение нескольких дней пытались восстановить плацдарм, неся очень большие потери.
16 октября 1942 года из штаба 2 ударной армии начальнику Центрального бюро учёта персональных потерь действующей армии полковнику Шавельскому был направлен солидный пакет документов на 619 листах. В двенадцати папках содержались именные списки боевых потерь частей и соединений 2-ой ударной армии за период ее пребывания в окружении врага с 30 мая по 25 июня 1942 года. Либо сдавшийся в плен генерал Власов прихватил с собой все штабные документы, либо они действительно были уничтожены, чтобы не попасть в руки врага, но с тех пор многие семьи не знали о судьбе своих солдат, поскольку в пересланных штабом армии в Москву папках, содержались списки с фамилиями, составленными на основании писем родственникам не врученных адресатам.
«В основном, — писалось в сопроводительной, все поимённые списки военнослужащих не вышли из окружения и являются пропавшими без вести в районе сёл Мясной Бор, Новая Кересть Чудовского района Ленинградской области» «Хотя часть из них, бесспорно, вышла», — приписал кто-то ручкой текст дальше. И в таком виде документ хранится в интернете на сайте Мемориал.
В нём фамилия игарчанина Якова Васильевича Бузунова, стрелка 944 артиллерийского полк 378 стрелковой дивизии. Он погиб 27.04.1942, похоронен Мясной Бор Новгородская область. Фамилия, имя, отчество солдата были установлены по солдатскому медальону.
Эти солдатские «медальоны» – клочки истлевшей от времени и попавшей на них влаги бумаги с записанными данными об адресе семьи бойца – подвержены естественному временному разложению. И лишь единицы из них открывают свою тайну. По одному из таких «записок» было установлено имя ещё одного игарчанина – Андрея Игнатьевича Дорожкина, рядового 305 стрелковой дивизии, убитого 17 марта 1942 у деревни Теремец-Курляндский и перезахороненного на мемориал в Мясном Бору.
На карточке воинского захоронения, составленной 1 ноября 1992 года говорится, что в братской могиле захоронено 20 тысяч военнослужащих, из них известно 5422, не известно – 14578. Ниже карандашом сделаны исправления, к цифре известных добавлено 491. Вероятно, установленных позднее.
Но сколько еще безымянных солдат не отдает истории Новгородская земля! Жестокая вещь война. Теперь уже никто и никогда не узнает историю любви двух молодых игарчан Кристины Кузьминой и Петра Трифонова. Их имена стали известны тоже благодаря поисковикам. В смертном медальоне у двадцатидвухлетнего рядового Петра Григорьевича Трифонова, уроженца села Старая Еловка Бирилюсского района Красноярского края, читаем фамилию жены – игарчанки Кристины Григорьевны Кузьминой. И в то же время в одном из медальонов во время очередной экспедиции поисковики находят читаемую запись его владелицы – «Кристина Григорьевна Кузьмина, призвана Игарским РВК». Каких-то иных записей на сайте Мемориал о них нет. Приходится только догадываться, как в одном месте и в одно время оказались молодые люди на фронте, пересеклись ли их пути в новгородских болотах, кем служили и как погибли молодые солдаты, остававшиеся незахороненными почти полсотни лет.
Знали ли муж и жена, что воют рядом? Удалось ли им встретиться хоть раз в этих злосчастных болотистых местах? Погибли ли они вместе, либо в последний момент один из умирающих от пули супругов мысленно завещал жить счастливо другому? Вопросы, вопросы, вопросы. Утешает одно, исполнилась вековая мечта всех «киношных» и «книжных» влюбленных – умереть в одно время и быть похороненными в одной могиле.
Благодаря поисковикам удалось установить еще несколько фамилий незахороненных своевременно игарчан:
Петр Григорьевич Баженков, рядовой, найден поисковым отрядом «Долг» из города Киров, перезахоронен 08.05.1991 на братском кладбище в местечке Лезно Чудовского района Новгородской области. Указан адрес семьи – город Игарка, улица Советская, дом 14.
Николай Захарович Морозкин, его останки найдены поисковой экспедицией «Долина», вместе с ним обнаружен смертный медальон с адресом семьи (Игарка, Карла Маркса, 78, Ворвилова Ольга Алексеевна), перезахоронен 30 мая 1993 в мемориальном комплексе Ясная Поляна Парфинского района Новгородской области.
Александр Данилович Новиков, рядовой, пропал без вести в декабре 1941 года (по другим данным в марте 1942), убит, найден май 1998 в Мясном Боре Новгородского района Новгородской области, захоронен там же 9 мая 1998 года.
Константин Андреевич Солодовкин, найден сентябрь 1990, захоронен 09.09.1990 Лезно Чудовский район Новгородская область.
По учетным данным числятся убитыми в местах боёв Аверков Георгий Андреевич, Амелькин Иван Павлович, Антипин Михаил Иванович, Багошкин Иван Иванович, Дераенко Иван Маркович, Доценко Иван Данилович, Егоров Иннокентий Архипович, Жуков Василий Федорович Заболотский Константин Михайлович, Казаков Георгий Александрович, Катышев Тимофей Матвеевич, Корякин Василий Демьянович, Кочетов Александр Емельянович, Куликов Николай Михайлович Ладыгин Пётр Карпович, Логинов Григорий Михайлович, Мирочин Иван Яковлевич, Назаренко Фёдор Агафонович, Переяслов Михаил Андреевич, Плотников Захар Давыдович, Потороченков.
Сергей Герасимович, Прокофьев Кузьма Андреевич Пузанков Иван Иванович, Салтыков Евгений Петрович, Салтыков Леонид Степанович, Степанов Андрей Михайлович, Спичек Степан Дорофеевич, Константин Андреевич Фокин; пропавшими без вести: Немзоров Михаил Васильевич, Симон Август Исаакович, Фролов Андрей Иванович; умершими от ран – Богдашкин Иван Федорович, Нефёдов Иван Иванович, Реутов Никодим Павлович, Симарин Евграф Петрович, Семёнов Пётр Андреевич, Скиба Захар Савельевич, Соколов Пётр Гермогенович, Солдатов Александр Михайлович…
Кто знает, может, благодаря поисковикам, станет известна ещё не одна фамилия. Даст Бог!
Фото из интернета.
